Экология жизни: Знаете, какая одна из самых высокооплачиваемых профессий в Швейцарии? Учитель. Средняя зарплата учителя – порядка 115 тысяч франков в год, а отпуск в течение года составляет 12 недель!

Этот текст не про то, что часы с самым большим циферблатом находятся в Цюрихе, а на территории Швейцарии больше горных пиков, чем в любой другой европейской стране. За такими фактами пожалуйте на туристические порталы. Здесь я собрала коллекцию фактов, на след которых напала в разговорах со швейцарцами, которые имеют отношение к ежедневной жизни в стране и могут пригодиться вам при ее посещении или переезде.

Дом с секретом

Только четверть швейцарцев живут в собственном доме, большинство – арендуют недвижимость, поскольку средняя стоимость небольшого домика может легко достигать 1 миллиона евро. Раньше по закону каждый частный или многоквартирный дом должен был иметь свое бомбоубежище, чтобы было где укрыться в случае ядерной атаки. Например, bad&breakfast, за которым мы присматривали, делит убежище с соседом-фермером, а в 4-х квартирном доме напротив вход в бомбоубежище находится рядом с прачечной комнатой на подсобном этаже. Но согласно последнему отчету швейцарских властей, даже несмотря на то, что их давно не строят, сейчас в стране порядка 300 тысяч частных бомбоубежищ и 5 тысяч общественных укрытий, способных вместить в случае опасности все население.

Служить или не служить?

Несмотря на долгую и успешную историю сохранения военного нейтралитета (а Швейцария умудряется быть нейтральной с 1815 года), швейцарская армия всегда наготове. Все мужчины обязаны проходить службу в армии, и уклонистов очень мало. Не в последнюю очередь потому, что прохождение службы очень грамотно организовано. Мужчины выезжают на регулярные недельные сборы, которые в сумме за 10 лет (с 19-ти до 30-ти) составляют 260 дней. Хотя, если мужчина не хочет служить, у него есть альтернатива: выплачивать 3% от своей зарплаты государству до того момента, как ему исполнится 30 лет.

Сотрудники - тоже люди

Права сотрудников в швейцарских компаниях зачастую важнее обслуживания клиентов. Большинство магазинов, в том числе и супермаркеты, закрываются на ланч с 12 до 14 ч., а в 18-19 ч. уже заканчивают свою работу. Конечно, такого расписания придерживаются не во всех кантонах. Некоторые магазины и рестораны даже борются (!) за право работать в воскресенье или допоздна. Но не всем и не везде разрешают так нарушать права своих сотрудников. Найти работающий продуктовый в воскресенье практически невозможно, за исключение аэропортов и вокзалов.

Учителя - миллионеры

Знаете, какая одна из самых высокооплачиваемых профессий в Швейцарии? Учитель. Средняя зарплата учителя – порядка 115 тысяч франков в год, а отпуск в течение года составляет 12 недель! Ок, «миллионер» - это гипербола, но то, как поставлена система привлечения учителей и тарификации их труда, сделает честь любому государству. В этой стране вообще уровень безработицы составляет жалкие 2%.

Асфальт с алмазной крошкой

ПДД свято соблюдаются всеми: детишки бегут в сад в светоотражающих накидках, велосипедисты покупают специальную страховку для того, чтобы ездить по общественным дорогам, а власти Берна додумались декорировать пешеходную зебру пылью от кристаллов Сваровски, чтобы улучшить ее видимость в ночное время. Сейчас на квадратный метр пешеходного перехода используется порядка 500 грамм кристаллической пыли.

Адвокат для Бобика

Если вы подумали, что в Швейцарии заботятся только о людях, то ошиблись. Права животных здесь, во многом, приравнены к человеческим. Животных даже можно представлять в суде. В Цюрихе работает известный на всю страну адвокат Адриан Гетчель, среди клиентов которого было больше двухсот собак, кошек, животных с ферм и птиц. И хотя на общенациональном референдуме в 2010 году граждане Швейцарии проголосовали против введения института адвокатов для животных, действующий закон о правах животных до мельчайших деталей регламентирует порядок содержания и обращения с ними, как домашними, так и дикими.

Пусть не на адвоката Бобика, но на самого Бобика деньги придется выделить. Налог на содержание собаки составляет 120 франков в год. А если у вас их две, то вторая пойдет по двойному тарифу - 240 франков. Про трех продолжать уже не стоит?

И Далай Ламе не чуждо…

В Швейцарии находится самый маленький виноградник в мире, почетным владельцем которого сейчас является Далай Лама. Он занимает всего 1.67м2 , где растет три лозы. Виноградник окружен забором из камней, которые привезены из разных стран мира, включая шестисоткилограммовую глыбу мрамора по прозвищу «Камень Свободы».

Золотой шоколад

Именно здесь шоколатье вывели новую породу шоколада – золотой шоколад. Восемь золотых шоколадных трюфелей от кондитеров DeLafée стоят 114 франков. Как им этого удалось добиться, они тщательно скрывают, рассказывая сказки про лучшие эквадорские какао-бобы, смешанные с маслом какао и золотой пылью. Но, золотой он или нет, а производители шоколада в Швейцарии – это серьезное профессиональное сообщество, только члены которого имеют право на изготовление шоколада и его продажу.

Starbucks побеждает

Продолжая тему о еде: в стране сейчас насчитывается больше кофеен Starbucks, чем банков. Большое мокко в Starbucks стоит порядка 5-6 франков, что примерно равно стоимости кружки разливного пива.

Главное - не перепутать

Помните, как выглядит кнопка «Like» на фейсбуке? Так вот, в Швейцарии у нее совсем другое значение. Таким образом они обозначают номер «1». Например, дома или автобуса. А вот «7» они пишут как мы: с горизонтальной черточкой посередине. Такое написание сохранилось, большей частью в небольших городках и деревнях, так что если увидите, считайте, что вам повезло.

Поесть недорого?

Полагаете, что азиатская и мексиканская еда – это из разряда «поесть недорого»? Только не в Швейцарии. Здесь это экзотическая кухня, попадающая в разряд дорогих удовольствий. Хотите поесть недорого? Вам в итальянский или французский ресторан. Хотя, понятие «недорого» вообще не про эту страну:). опубликовано

Государственное образовательное учреждение

высшего профессионального образования

"Кузбасская государственная педагогическая академия"

Кафедра отечественной истории

"Повседневная жизнь средневековой Руси

(на основе нравоучительной литературы)"

Выполнила

студентка III курса 1 группы

исторического факультета очной формы

Морозова Кристина Андреевна

Научный руководитель -

Бамбизова К.В., к. и. н,.

Кафедры отечественной истории

Новокузнецк, 2010г.

Введение

Актуальность выбранной темы исследования обусловлена растущим в обществе интересом к изучению истории своего народа. Обычных людей, как правило, больше интересуют конкретные проявления человеческой жизни, именно они делают историю не сухой отвлеченной дисциплиной, а зримой, понятной и близкой. Нам сегодня необходимо знать свои корни, представлять себе, как протекали будни наших предков, бережно сохранять это знание для потомков. Такая преемственность способствует формированию национального самосознания, воспитывает патриотизм молодого поколения.

Рассмотрим степень изученности проблемы повседневного быта и нравов средневековой Руси в науке. Всю литературу, посвящённую повседневности можно разбить на несколько групп: дореволюционную, советскую и современную.

Дореволюционная отечественная историография, в первую очередь, представлена трудами Н.М. Карамзина, СВ. Соловьева и В.О. Ключевского, хотя и не исчерпывается тремя этими громкими именами. Однако эти почтенные историки, преимущественно, показывали исторический процесс, тогда как, по словам Л.В. Беловинского, "исторический процесс - вещь, в некотором смысле, абстрактная, а жизнь народа конкретна. Эта жизнь протекает в ее повседневности, в мелких делах, заботах, интересах, привычках, вкусах конкретного человека, который есть частица общества. Она в высшей степени разнообразна и сложна. А историк, стремясь увидеть общее, закономерности, перспективу, пользуется большими масштабами" . Следовательно, данный подход никак нельзя включить в русло истории повседневности.

В середине XIX века вышла и почти сразу же стала библиографической редкостью книга известного ученого А.В. Терещенко "Быт русского народа" - первая попытка в России научной разработки этнографического материала. В свое время ею зачитывались и специалисты, и обыватели. В монографии собран богатейший материал, описывающий жилища, правила домоводства, наряды, музыку, игры (забавы, хороводы), языческие и христианские обряды наших предков (свадьба, похороны, поминки и др., простонародные обряды, такие, как встреча Весны-красны, празднование Красной горки, Ивана Купалы и др., святки, масленица).

Книга была встречена с большим интересом, но когда были обнаружены крупные недочеты ее, делавшие материал Терещенко сомнительными, к ней стали относиться быть может строже, чем она заслуживает.

Значительный вклад в изучение быта и нравов средневековой Руси внёс И.Е. Забелин. Именно его книги можно считать первой попыткой обращения к человеку в истории, его внутреннему миру. Он первым выступил против увлечения историков "громкими, гремящими войнами, поражениями и т.п. ", против сведения истории лишь к "внешним фактам" . Уже в середине позапрошлого века он сетовал, что "позабыли о человеке", и призывал обратить основное внимание на повседневную жизнь народа, из которой, согласно его концепции, вырастали и религиозные установления, и политические институты любого общества. Жизнь народа должна была занять место "правительственных лиц" и "правительственных документов", которые, по характеристике Забелина, - "материал чисто бумажный, мертвый".

Сам он в своих работах, главной из которых, несомненно, является "Домашний быт русских царей", создал живую картину русского повседневного уклада XVI-XVII веков. Будучи по убеждениям западником, он создавал точный и правдивый, без идеализации и дискредитации, образ допетровской Руси.

Современником И.Е. Забелина был его петербургский коллега Николай Иванович Костомаров. Книга последнего "Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI-XVII столетиях" была адресована не только и не столько ученой публике, сколько широкому кругу читателей. Сам историк объяснял во введении, что очерковая форма избрана им для того, чтобы донести исторические знания до людей, "погруженных в свои занятия", которые не имеют ни времени, ни сил осваивать "ученые" статьи и "сырые материалы", подобные актам Археографической комиссии . В целом работа Костомарова читается гораздо легче, чем труд Забелина. Подробность в ней уступает место беглости изложения и широте охвата материала. В ней нет тяжеловесной скрупулезности забелинского текста. Костомаров больше внимания уделяет бытовому укладу простого народа.

Таким образом, обзор классической исторической литературы по теме исследования приводит нас к выводу, что объектом наблюдения ученых становятся либо крупные исторические процессы прошлого, либо этнографические подробности современного авторам народного быта.

Советская историография по теме исследования представлена, например, работами Б.А. Романова, Д.С. Лихачева и др.

Книга Б.А. Романова "Люди и нравы Древней Руси: историко-бытовые очерки XI-XIII вв." была написана в конце 1930-х годов, когда ее автор, петербургский историк, архивист и музеевед, обвиненный в участии в "контрреволюционном заговоре", вышел на свободу после нескольких лет заключения. Романов обладал талантом историка: способностью за мертвыми текстами видеть, как он выражался, "узоры жизни" . И все же Древняя Русь была для него не целью, а средством "собрать и привести в порядок собственные мысли о стране и народе" . Поначалу он действительно пытался воссоздать повседневную жизнь домонгольской Руси, не выходя из круга канонических источников и традиционных методов работы с ними. Однако "вскоре историк понял, что это невозможно: такое "историческое полотно" состояло бы из сплошных дыр" .

В книге Д.С. Лихачева "Человек в литературе древней Руси" исследуются особенности изображения человеческого характера в произведениях древнерусской литературы, при этом основным материалом исследования становятся русские летописи. При этом господствовавший в литературе того времени монументальный стиль в изображении человека оставляет за рамками внимания исследователя подробности быта простых русичей.

Можно сделать вывод, что и в книгах советских историков целенаправленное изучение средневековой повседневности отсутствует.

Современные исследования представлены трудами В.Б. Безгина, Л.В. Беловинского, Н.С. Борисова и др.

В книге Н.С. Борисова "Повседневная жизнь средневековой Руси накануне конца света" за основную точку отсчета берется 1492 г. - год, когда ожидался конец света (на этот срок начала Страшного суда указывали многие древние пророчества). На основании летописных источников, произведений древнерусской литературы, свидетельств иностранных путешественников, автором рассмотрены ключевые моменты царствования Ивана III, описаны некоторые особенности монашеского быта, а также повседневности и нравов русского средневековья (свадебный обряд, особенности поведения замужней женщины, супружеских отношений, развод). Однако исследуемый период ограничивается только XV веком.

Отдельно стоит выделить работу историка-эмигранта, ученика В.О. Ключевского, евразийца Г.В. Вернадского. Глава Х его книги "Киевская Русь" полностью посвящена описанию быта наших предков. Опираясь на археологические и этнографические, а также фольклорные и летописные источники, автор описывает жилища и мебель, одежду, еду разных слоев населения, основные обряды, связанные с циклом жизни русского человека. Подтверждая выдвинутый тезис о том, что "существует много сходства между Киевской Русью и царской Россией позднего периода" , автор монографии зачастую делает выводы о бытовании средневековых русичей на основании аналогий с жизненным укладом и бытом русских в конце девятнадцатого века.

Таким образом, современные историки уделяют внимание истории повседневности Руси, однако, в основном объектом исследования является либо царская Россия, либо исследуемый период охвачен не полностью, частично. Кроме того, очевидно, что ни один из ученых не привлекает в качестве исследовательского материала нравоучительные источники.

В целом можно сделать вывод, что в настоящее время не предпринято научного исследования, в котором изучение истории повседневности средневековой Руси проводилось бы на основе анализа текстов нравоучительных источников.

Цель исследования : на материале средневековых нравоучительных источников проанализировать повседневную жизнь средневекового человека.

Задачи исследования :

Проследить зарождение и развитие такого направления, как "история повседневности", выделить основные подходы.

Проанализировать историческую литературу по теме исследования и тексты нравоучительных источников и выделить основные сферы повседневной жизни: свадьба, похороны, питание, праздники и развлечения и роль и место женщины в средневековом обществе.

Методы работы . В основу курсовой работы легли принцип историзма, достоверности, объективности. В числе научных и конкретных исторических методов применяются: анализ, синтез, типология, классификация, систематизация, а также проблемно-хронологический, историко-генетический, сравнительно-исторический методы.

Историко-антропологический подход при изучении темы предполагает, во-первых, фиксацию внимания на микрообъектах с целью дать их детальное описание; во-вторых, смещение акцента с общего на особенное, индивидуальное. В-третьих, ключевым понятием для исторической антропологии является "культура" (а не "общество" или "государство"), соответственно, будет предпринята попытка постигнуть ее смысл, расшифровать некий культурный код, лежащий в основе слов и поступков людей. Именно отсюда - повышенный интерес к языку и понятиям изучаемой эпохи, к символизму повседневной жизни: ритуалам, манере одеваться, есть, общаться друг с другом и т.п. Основным же инструментом изучения избранной культуры становится интерпретация, то есть "такое многослойное описание, когда все, даже мельчайшие детали, почерпнутые из источников, складываются, словно кусочки смальты, образуя целостную картину" .

Характеристика источников . Наше исследование строится на комплексе исторических источников.

Нравоучительная литература - своеобразный вид духовной письменности, имеющей практическое, религиозно-нравственное назначение, связанное с назиданием в полезных правилах, наставлением в житейских делах, поучением в жизненной мудрости, обличением в грехах и пороках и т. н. В соответствие с этим нравоучительная литература максимально приближена к реальным жизненным ситуациям. Это находит свое выражение в таких жанрах нравоучительной литературы, как "Слова", "Поучения", "Послания", "Наставления", "Изречения" и т.п.

Со временем характер нравоучительной литературы менялся: от простых нравственных изречений она эволюционировала к нравоучительным трактатам. К XV-XVI вв. в Словах и Посланиях все больше просматривается авторская позиция, в основе которой лежит определенный философский фундамент.

Нравоучения отличаются своеобразным свойством, связанным с особенностями древнерусского сознания: максимы, сентенции, пословицы, поучения строятся на основе резкого противопоставления противоположных моральных понятий: добра - злу, любви - ненависти, правды - лжи, счастья - несчастья, богатства - бедности и т.п. Учительная литература Древней Руси явилась своеобразной формой нравственного опыта.

Как литературный жанр нравоучительная литература, с одной стороны, происходит от ветхозаветной мудрости, Притч Соломона, Премудростей Иисуса сына Сирахова, Евангелия; с другой - от греческой философии в форме кратких изречений с ярко выраженной этической направленностью.

По степени использования и распространенности в Средние века и ранее Новое время нравоучительная литература занимала второе место, идя сразу за богослужебной. Помимо имеющих самостоятельное значение авторских произведений с морально-назидательной направленностью, значительное распространение и влияние на формирование национального характера и своеобразия духовной культуры имели дидактические сборники XI-XVII вв., созданные коллективными или неизвестными авторами.

Их общие черты (помимо анонимности) - теоцентризм, рукописный характер бытования и распространения, традиционность, этикетность, абстрактно-обобщенный характер нравоучений. Даже те из сборников, что были переводными, непременно дополнялись оригинальным русским материалом, отражавшим мировоззрение составителя и заказчиков.

На наш взгляд, именно нравоучительные тексты, с одной стороны, задают нравственные образцы, в них проявляются идеальные представления народа о том, как надо вести себя, как жить, как поступать в той или иной ситуации, с другой стороны, отражаются реальные существующие традиции и обычаи, приметы повседневной жизни разных слоев средневекового общества. Именно эти черты делают нравоучительные источники незаменимым материалом для исследования истории повседневности.

В качестве нравоучительных источников для анализа были отобраны следующие:

Изборник 1076;

"Слово о хмеле" Кирилла, философа словенского;

"Повесть об Акире Премудром";

"Мудрость Мудрого Менандра";

"Мерило праведное";

"Слово о злых жёнах";

"Домострой";

"Назиратель".

"Изборник 1076 года" представляет собой одну из древнейших датированных рукописей религиозно-мировоззренческого содержания, памятник так называемой нравственной философии. Существовавшее мнение, что Изборник составлен по заказу киевского князя Святослава Ярославича, представляется большинству ученых неосновательным. Писец Иоанн, переписывавший для князя Изяслава болгарский сборник, возможно, изготовил рассматриваемую рукопись для себя, хотя и использовал для нее материалы из княжеской библиотеки. В состав Изборника вошли краткие толкования св. Писания, статьи о молитве, о посте, о чтении книг, "Поучения детям" Ксенофонта и Феодоры.

"Слово о хмеле" Кирилла, философа словенского направлено против пьянства. Один из ранних списков произведения относится к 70-м гг. XV в. и сделан рукой монаха Кирилло-Белозерского монастыря Ефросина. Текст "Слова" интересен не только своим содержанием, но и своей формой: он написан ритмизованной прозой, переходящей местами в рифмованную речь.

"Повесть об Акире Премудром" - древнерусская переводная повесть. Первооригинал повести сложился в Ассиро-Вавилонии в VII-V вв. до н.э. Русский перевод восходит либо к сирийскому, либо к армянскому прототипу и, возможно, был осуществлен уже в XI-XII вв. В повести рассказывается история Акира - мудрого советника ассирийского царя Синагриппа, оклеветанного своим племянником, спасенного от казни другом и благодаря своей мудрости спасшего страну от унизительной дани египетскому фараону.

"Мудрость Мудрого Менандра" - сборники кратких изречений (моностихов), выбранных из сочинений знаменитого древнегреческого драматурга Менандра (ок.343 - ок.291). Время их славянского перевода и появление на Руси не может быть точно определено, но характер взаимоотношений текстов в старших списках позволяет считать датой перевода XIV или даже XIII в. Тематика изречений разнообразна: это прославление доброты, воздержанности, ума, трудолюбия, щедрости, осуждение людей коварных, завистливых, лживых, скупых, темы семейной жизни и прославление "добрых жен" и т.д.

"Пчела" - переводной сборник изречений и кратких исторических анекдотов (т.е. коротких рассказов о поступках знаменитых людей), известный в древнерусской книжности. Он встречается в трех разновидностях. Наиболее распространенная содержит 71 главу, она была переведена не позднее XII-XIII вв. Из названий глав ("О мудрости", "О учении и беседе", "О богатстве и убожестве", и т.д.) видно, что изречения подбирались по темам и в основном касались вопросов морали, норм поведения, христианского благочестия.

"Мерило праведное", юридический сборник Древней Руси, создававшийся в XII-XIII вв., как пособие для судей. Сохранился в рукописях XIV-XVI вв. Cостоит из двух частей. В первой части содержатся оригинальные и переводные "слова" и поучения о праведных и неправедных судах и судьях; во второй - церковные и светские законы Византии, заимствованные из Кормчей, а также древнейшие памятники славянского и русского права: "Русская правда", "Закон судный людем", "Правило законно о церковных людях".

"Слово о злых женах" - комплекс взаимосвязанных произведений на одну тему, распространенных в древнерусских рукописных сборниках. Тексты "слова" подвижны, что позволило писцам как разделять их, так и объединять, пополнять выписками изречений из Притч Соломона, отрывками из Пчелы, из "Слова" Даниила Заточника. Встречаются в древнерусской книжности уже с XI в.; они входят в состав Изборника 1073 г., Златоструя, Пролога, Измарагда, многочисленных сборников. Среди текстов, которыми древнерусские книжники пополняли свои сочинения "о злых женах", обращают на себя внимание своеобразные "мирские притчи" - небольшие сюжетные повествования (о муже, плачущем ο злой жене; ο продающем детей от злой жены; ο старухе, глядящейся в зеркало; ο женившемся на богатой вдове; ο муже, притворившемся больным; ο посекшем первую жену и просящем за себя другую; ο муже, которого звали на зрелище игр обезьян и др.). Текст Слова "о злых женах" публикуется по списку "Златой Матицы", датируемому по водяным знакам второй половиной 70-х - началом 80-х гг. XV в.

"Домострой", то есть "домашнее устроение", - литературно-публицистический памятник ХVI века. Это разбитый по главам кодекс норм религиозного и общественного поведения человека, правил воспитания и быта зажиточного горожанина, свод правил, которым должен был руководствоваться каждый гражданин. Повествовательный элемент в нем подчинен назидательным целям, каждое положение аргументируется здесь ссылками на тексты Священного писания. Но отличается он от других средневековых памятников тем, что в доказательство истинности того или иного положения приводятся изречения народной мудрости. Составленный известным деятелем из ближайшего окружения Ивана Грозного, протопопом Сильвестром, "Домострой" является не только сочинением нравоучительного и семейно-бытового типа, но и своеобразным сводом социально-экономических норм гражданской жизни русского общества.

"Назиратель" восходит через польское посредство к латинскому произведению Петра Кресценция и датируется XVI веком . В книге даны практические советы по выбору места под дом, описаны тонкости подготовки строительных материалов, выращиванию полевых, садовых, овощных культур, по возделыванию пашни, огорода, сада, виноградника, содержит некоторые медицинские советы и т.д.

Работа состоит из введения, двух глав, заключения, списка источников и литературы.

Глава 1. Зарождение и развитие направления история повседневности в западной и отечественной исторической науке

История повседневности сегодня является очень популярным направлением исторического и вообще гуманитарного знания. Как отдельная отрасль исторического знания была обозначена относительно недавно. Хотя основные сюжеты истории повседневности, такие как быт, одежда, труд, отдых, обычаи, в отдельных аспектах изучались давно, в настоящее время в исторической науке отмечается небывалый интерес к проблемам повседневности. Повседневность является предметом целого комплекса научных дисциплин: социологии, психологии, психиатрии, лингвистики, теории искусства, теории литературы и, наконец, философии. Эта тема часто доминирует в философских трактатах и научных исследованиях, авторы которых обращаются к определенным аспектам жизни, истории, культуры и политики.

История повседневности - отрасль исторического знания, предметом изучения которой является сфера человеческой обыденности в ее историко-культурных, политико-событийных, этнических и конфессиональных контекстах. В центре внимания истории повседневности, по мнению современной исследовательницы Н.Л. Пушкарёвой, реальность, которая интерпретируется людьми и имеет для них субъективную значимость в качестве цельного жизненного мира, комплексное исследование этой реальности (жизненного мира) людей разных социальных слоев, их поведения и эмоциональных реакций на события.

Зародилась история повседневности ещё в середине XIX века, а как самостоятельная отрасль изучения прошлого в гуманитарных науках возникла в конце 60-х гг. XX в. В эти годы произошёл интерес к исследованиям, связанным с изучением человека, и в связи с этим немецкие ученые первыми начинают заниматься историей повседневности. Прозвучал лозунг: "От изучения государственной политики и анализа глобальных общественных структур и процессов обратимся к маленьким жизненным миркам, к повседневной жизни обыкновенных людей" . Возникло направление "история повседневности" или "история снизу".

Так же можно отметить, что всплеск интереса к изучению повседневности совпал и с так называемым "антропологическим переворотом" в философии. М. Вебер, Э. Гуссерль, С. Кьеркегор, Ф. Ницше, М. Хайдеггер, А. Шопенгауэр и другие доказали, что описать многие явления человеческого мира и природы невозможно, оставаясь на позициях классического рационализма. Впервые философы обратили внимание на внутренние взаимосвязи между разнообразными сферами жизнедеятельности человека, которые обеспечивают развитие общества, его целостность и неповторимость на каждом временном этапе. Отсюда все большую значимость приобретают исследования многообразия сознания, внутреннего опыта переживаний, различных форм повседневной жизни.

Нас интересует, что понимали и понимают под повседневностью и как интерпретируют ее ученые?

Для этого имеет смысл назвать наиболее крупных немецких историков повседневности. Классиком в этой области считается историк-социолог Норберт Элиас с его работами "О понятии повседневности", "О процессе цивилизации", "Придворное общество". Н. Элиас говорит о том, что человек в процессе жизни впитывает в себя общественные нормы поведения, мышления и в результате они становятся психическим обликом его личности, а так же, что как форма человеческого поведения изменяется в ходе общественного развития.

Так же Элиас пытался дать определение "истории повседневности". Он отмечал, что нет точного, четкого определения повседневности, но он пытался дать определенное понятие через противопоставление не-повседневности. Для этого он составлял списки некоторых способов применения этого понятия, которые встречаются в научной литературе. Итогом его работы был вывод, что в начале 80-х гг. история повседневности - это пока что "ни рыба, ни мясо". .

Ещё одним ученым, работавшим в этом направлении, был Эдмунд Гуссерль, философ, который сформировал новое отношение к "обыденному". Он стал основателем феноменологического и герменевтического подходов в изучении повседневности и первым обратил внимание на значимость "сферы человеческой обыденности", повседневности, которую называл "жизненным миром". Именно его подход был импульсом для учёных других областей гуманитарной науки к изучению проблемы определения повседневности.

Среди последователей Гуссерля можно обратить внимание на Альфреда Шюца, который предложил сосредоточиться на анализе "мира человеческой непосредственности", т.е. на тех чувствах, фантазиях, желаниях, сомнениях и реакциях на непосредственные частные события.

С точки зрения социальной феминологии Шюц определяет, повседневность, как "сферу человеческого опыта, характеризующуюся особой формой восприятия и осмысления мира, возникающей на основе трудовой деятельности, обладающая рядом характеристик, среди которых уверенность в объективности и самоочевидности мира и социальных взаимодействий, что, собственно, и есть естественная установка" .

Таким образом, последователи социальной феминологии приходят к выводу, что повседневность - это та, сфера человеческого опыта, ориентаций и действий, благодаря которой человек осуществляет планы, дела и интересы.

Следующим шагом к выделению повседневности в отрасль науки было появление в 60-е годы XX века модернистских социологических концепций. Например, теории П. Бергера и Т. Лукмана. Особенность их взглядов заключалась в том, что они призывали изучать "встречи людей лицом к лицу", полагая, что такие встречи" (социальные взаимодействия) есть "основное содержание обыденной жизни".

В дальнейшем в рамках социологии стали появляться и другие теории, авторы, которых пытались дать анализ повседневности. Таким образом, это привело к её превращению в самостоятельное направление в науках об обществе. Это изменение, конечно же, отразилось и на исторических науках.

Огромный вклад в изучение повседневности представители школы "Анналов" - Марк Блок , Люсьен Февр и Фернан Бродель . "Анналы" в 30-х гг. XX в. обратились к исследованию человека-труженика, предметом их изучения становится "история масс" в противовес "истории звезд", история, видимая не "сверху", а "снизу". По мысли Н.Л. Пушкарёвой, они предложили видеть в реконструкции "повседневного" элемент воссоздания истории и её целостности. Они изучали особенности сознания не выдающихся исторических личностей, а массового "безмолвствующего большинства" и его влияние на развитие истории и общества. Представители этого направления исследовали и ментальность обычных людей, их переживания, и материальную сторону повседневности. А.Я. Гуревич отмечал, что эту задачу успешно выполняли их сторонники и продолжатели, группировавшиеся вокруг созданного в 1950-е журнала "Анналы". История повседневности выступала в их трудах частью макроконтекста жизни прошлого.

Представитель этого направления, Марк Блок обращается к истории культуры, общественной психологии и изучает ее, исходя не из анализа мысли отдельных индивидуумов, а в непосредственно массовых проявлениях. В центре внимания историка стоит человек. Блок спешит уточнить: "не человек, но люди - люди, организованные в классы, общественные группы. В поле зрения Блока - типические, преимущественно массовидные явления, в которых можно обнаружить повторяемость" .

Одной из главных идей Блока заключалась в том, что исследование историка начинается не со сбора материала, а с постановки проблемы и вопросов к источнику. Он считал, что "историк путём анализа терминологии и лексики сохранившихся письменных источников способен заставить сказать эти памятники гораздо больше" .

Изучением проблемы повседневности занимался французский историк Фернан Бродель. Он писал о том, что можно познать повседневность через материальную жизнь - "это люди и вещи, вещи и люди" . Единственным способом ощутить повседневное существование человека это изучить вещи - пищу, жилища, одежду, предметы роскоши, орудия, денежные средства, планы деревень и городов - словом все, что служит человеку.

Продолжавшие "линию Броделя" французские историки второго поколения Школы "Анналов" скрупулезно изучали взаимосвязи между образом жизни людей и их ментальностями, бытовой социальной психологией. Использование броделевского подхода в историографиях ряда стран Центральной Европы (Польши, Венгрии, Австрии) начавшись в середине - второй половине 70-х, осмыслялось как интегративный метод познания человека в истории и "духа времени". По мнению Н.Л. Пушкарёвой, оно получило наибольшее признание у медиевистов и специалистов по истории раннего Нового времени и в меньшей степени практикуется специалистами, изучающими недавнее прошлое или современность .

Другой подход в понимании истории повседневности возник и по сей день превалирует в германской и итальянской историографии.

В лице германской истории повседневности впервые была сделана попытка определить историю повседневности как своего рода новую исследовательскую программу. Об этом свидетельствует вышедшая в конце 1980-х годов в Германии книга "История повседневности. Реконструкция исторического опыта и образа жизни".

По мнению С.В. Оболенской, германские исследователи призывали заняться изучением "микроисторий" рядовых, обычных, незаметных людей. Они считали, что важным детальное описание всех нищих и обездоленных, а так же их душевных переживаний. Например, одной из наиболее распространённых тем исследований, является жизнь рабочих и рабочее движение, а также рабочие семьи.

Обширную часть истории повседневности составляет исследование повседневности женщин. В Германии выходит множество работ, посвященных женскому вопросу, женскому труду, роли женщин в общественной жизни в разные исторические эпохи. Здесь создан центр исследований по женскому вопросу. Особое внимание уделяется жизни женщин в послевоенный период .

Помимо германских "историков повседневности", к толкованию ее как синонима "микроистории" оказался склонен ряд исследователей в Италии. В 1970-е небольшая группа таких ученых (К. Гинзбург, Д. Леви и др.) сплотилась вокруг созданного ими журнала, начав издание научной серии "Микроистория". Эти ученые сделали достойным внимания науки не только распространенное, но и единственное, случайное и частное в истории, будь то индивид, событие или происшествие. Исследование случайного - доказывали сторонники микроисторического подхода - должно стать отправным пунктом для работы по воссозданию множественных и гибких социальных идентичностей, которые возникают и разрушаются в процессе функционирования сети взаимоотношений (конкуренции, солидарности, объединения и т.д.). Тем самым они стремились понять взаимосвязь между индивидуальной рациональностью и коллективной идентичностью.

Германо-итальянская школа микроисториков в 1980-90-е расширилась. Ее пополнили американские исследователи прошлого, которые чуть позже примкнули к исследованиям истории ментальностей и разгадыванию символов и смыслов повседневной жизни.

Общим для двух подходов в изучении истории повседневности - и намеченного Ф. Броделем, и микроисториками - было новое понимание прошлого как "истории снизу" или "изнутри", давшее голос "маленькому человеку", жертве модернизационных процессов: как необычному, так и самому рядовому. Два подхода в исследованиях повседневности объединяет также связь с другими науками (социологией, психологией и этнологией). Они в равной мере внесли вклад в признание того, что человек прошлого не похож не человека сегодняшнего дня, они в равной мере они признают, что исследование этой "непохожести" есть путь к постижению механизма социопсихологических изменений. В мировой науке продолжают сосуществовать оба понимания истории повседневности - и как реконструирующей ментальный макроконтекст событийной истории, и как реализации приемов микроисторического анализа .

В конце 80-х - начале 90-х годов XX века, вслед за западной и в отечественной исторической науке наблюдается всплеск интереса к повседневности. Появляются первые работы, где упоминается повседневность. Печатается серия статей в альманахе "Одиссей", где предпринята попытка теоретического осмысления повседневности. Это статьи Г.С. Кнабе , А.Я. Гуревича , Г.И. Зверевой .

Немалый вклад в развитие истории повседневности внесла Н.Л. Пушкарёва. Основной результат исследовательской работы Пушкаревой - признание направления гендерных исследований и истории женщин (исторической феминологии) в отечественном гуманитарном знании.

Большинство написанных Пушкаревой Н.Л. книг и статей посвящено истории женщин России и Европы. Ассоциацией американских славистов книга Пушкаревой Н.Л. рекомендована как учебное пособие в университетах США. Работы Н.Л. Пушкаревой имеют высокий индекс цитирования среди историков, социологов, психологов, культурологов.

Трудами этой исследовательницы выявлен и всесторонне проанализирован широкий спектр проблем "истории женщин" как в допетровской России (Х - ХVII вв.), так и в России XVIII - начала XIX века.

Н.Л. Пушкарева уделяет непосредственное внимание изучению вопросов частной жизни и повседневного быта представительниц различных сословий российского общества XVIII - начала XIX века, в том числе и дворянского. Ею установлены наряду с универсальными чертами "женского этоса" специфические отличия, например, в воспитании и образе жизни провинциальных и столичных дворянок. Придавая особое значение при изучении эмоционального мира русских женщин соотношению "общего" и "индивидуального", Н.Л. Пушкарева подчеркивает важность перехода "к исследованию частной жизни как к истории конкретных лиц, подчас вовсе не именитых и не исключительных. Этот подход дает возможность "познакомиться" с ними через литературу, делопроизводственные документы, переписку.

Последнее десятилетие продемонстрировало растущий интерес российских историков к повседневной истории. Формируются основные направления научного поиска, под новым углом зрения анализируются хорошо известные источники, вводятся в научный оборот новые документы. По мнению М.М. Крома, в России история повседневности переживает сейчас настоящий бум. В качестве примера можно привести выходящую в издательстве "Молодая гвардия" серию "Живая история. Повседневная жизнь человечества". Наряду с переводными работами в этой серии изданы книги А.И. Бегуновой , Е.В. Романенко , Е.В. Лаврентьевой , С.Д. Охлябинина и других российских авторов. Многие исследования основаны на мемуарной литературе и архивных источниках, в них детально описаны быт и нравы героев повествования.

Выход на принципиально новый научный уровень в изучении повседневной истории России, который давно востребован исследователями и читателями, связан с активизацией работы по подготовке и публикации документальных сборников, мемуарной литературы, переизданием ранее опубликованных работ с подробными научными комментариями и справочным аппаратом.

Сегодня можно говорить о формировании отдельных направлений в изучении повседневной истории России - это изучение повседневности периода империи (XVIII - начало XX в), российского дворянства, крестьян, горожан, офицеров, студенчества, духовного сословия т.д.

В 1990-х - начале 2000-х гг. научная проблема "повседневная Россия" постепенно осваивается историками вузов, которые начали использовать новые знания в процессе преподавания исторических дисциплин. Историки МГУ им. М.В. Ломоносова даже подготовили учебное пособие "Российская повседневность: от истоков до середины XIX века", которое, по мнению авторов, "позволяет дополнить, расширить и углубить знания о реальной жизни людей в России" . Разделы 4-5 этого издания посвящены повседневной жизни российского общества XVIII - первой половины XIX в. и охватывают довольно широкий спектр вопросов практически всех слоев населения: от городских низов до светского общества империи. Нельзя не согласиться с рекомендацией авторов использовать это издание как дополнение к уже имеющимся учебникам, что позволит расширить представление о мире русской жизни.

Перспективы изучения исторического прошлого России в ракурсе повседневности очевидны и многообещающи. Свидетельством этому является исследовательская активность историков, филологов, социологов, культурологов, этнологов. В силу своей "всемирной отзывчивости" повседневность признается сферой междисциплинарных исследований, но вместе с тем требует методологической точности в подходах к проблеме. Как заметил культуролог И.А. Манкевич, "в пространстве повседневности сходятся "линии жизни" всех сфер человеческого бытия…, повседневность - это "наше все вперемежку с совсем не нашим…" .

Таким образом, хотелось бы подчеркнуть, что в XXI веке уже всеми признано, что история повседневности стала заметным и перспективным течением в исторической науке. Ныне историю повседневности уже не называют, как это было раньше, "историей снизу", и отделяют ее от сочинений непрофессионалов. Ее задача - анализ жизненного мира простых людей, изучение истории повседневного поведения и повседневных переживаний. История повседневности интересуется, прежде всего, многократно повторяющимися событиями, историей опыта и наблюдений, переживаний и образа жизни. Это история, реконструированная "снизу" и "изнутри", со стороны самого человека. Повседневность - это мир всех людей, в котором исследуется не только материальная культура, питание, жилье, одежда, но и повседневное поведение, мышление и переживания. Развивается специальное микроисторическое направление "истории повседневности", концентрирующееся на одиночных обществах, деревнях, семьях, автобиографиях. Интерес представляют маленькие люди, мужчины и женщины, их столкновения со значительными событиями, такими как индустриализация, образование государства или революция. Историки очертили предметную область повседневного бытия человека, указали на методологическую значимость его исследования, так как в эволюции повседневности отображается развитие цивилизации в целом. Исследования повседневности помогают выявить не только объективную сферу бытия человека, но и сферу его субъективности. Вырисовывается картина того, как укладом повседневности детерминированы поступки людей, влияющие на ход истории.

Глава 2. Повседневный быт и нравы средневековой Руси

Изучение повседневной жизни наших предков видится логичным организовать в соответствии с основными вехами жизненного цикла человека. Цикл человеческой жизни вечен в том смысле, в каком он предопределён природой. Человек рождается, растёт, женится или выходит замуж, рождает детей и умирает. И вполне естественно, что ему хотелось бы должным образом отмечать основные вехи этого цикла. В наши дни урбанизированной и механизированной цивилизации обряды, имеющие отношение к каждому звену жизненного цикла, сведены до минимума. Не так обстояли дела в древности, особенно в эпоху родовой организации общества, когда основные вехи жизни индивидуума считались частью жизни рода. По словам Г.В. Вернадского, древние славяне, как и другие племена, вехи жизненного цикла отмечали сложными обрядами, отражёнными в фольклоре. Сразу после принятия христианства Церковь присвоила себе организацию некоторых древних обрядов и ввела свои собственные новые ритуалы, как например обряд крещения и празднование именин в честь святого заступника каждого мужчины или женщины .

Исходя из этого, для анализа были выделены несколько сфер повседневной жизни жителя Средневековой Руси и сопутствующих им событий, таких как любовь, свадьба, похороны, питание, празднества и увеселения. Также нам показалось интересным исследовать отношение наших предков к спиртному и женщинам.

2.1 Свадьба

Свадебные обычаи в эпоху язычества отмечались у разных племён. У радмичей, вятичей и северян жених должен был похитить невесту. У других племён считалось нормальным платить за неё выкуп роду. Этот обычай, вероятно, развился из выкупа за похищение. В конце концов откровенная плата была заменена подарком невесте со стороны жениха или её родителям (вено). Среди полян существовал обычай, который требовал, чтобы родители или их представители привозили невесту в дом к жениху, а её приданое должно было быть доставлено на следующее утро. Следы всех этих старинных обрядов можно отчётливо разглядеть в русском фольклоре, особенно в свадебных обрядах даже более позднего времени.

После обращения Руси в христианство помолвка и свадьба санкционировалась Церковью. Однако сначала только князь и бояре заботились о церковном благословении. Основная же масса населения, особенно в сельских районах, довольствовались признанием брака соответствующими родами и общинами. Случаи уклонения от свадьбы в церкви простыми людьми были частыми вплоть до XV века .

По византийскому законодательству (Эклога и Прокеирон) в соответствии с обычаями народов юга были установлены самые низкие возрастные требования к будущим супружеским парам. Эклога VIII века позволяет вступать в брак мужчинам в возрасте пятнадцати лет, а женщинам - тринадцати. В Прокеироне IX века эти требования даже ниже: четырнадцать лет для жениха и двенадцать - для невесты. Известно, что Эклога и Прокеирон существовали в славянском переводе и законность обоих руководств признавалась русскими "юристами". В средневековой Руси даже саамы низкие возрастные требования Прокеирона не всегда соблюдались, особенно в княжеских семьях, где браки, чаще всего, заключались по дипломатическим соображениям. Известен, по крайней мере один, случай, когда княжеский сын женился в возрасте одиннадцати лет, а Всеволод III отдал свою дочь Верхуславу в жёны князю Ростиславу, когда ей было только восемь лет. Когда родители невесты провожали её, "они оба плакали, потому что их возлюбленная дочь была такой юной" .

В средневековых нравоучительных источниках встречаются две точки зрения на брак. Дона из них - отношение к браку как к таинству, священнодействию, выражена в Изборнике 1076 г. "Горе блуднику, ибо оскверняет он одежды жениха: из царства брака с позором да изгнан будет" , - наставляет Исихий, пресвитер Иерусалимский.

Иисус, сын Сирахов, пишет: "Выдай дочь замуж - и сделаешь великое дело, но только мужу разумному отдай её" .

Мы видим, что по мнению этих отцов церкви брак, замужество, называется "царством", "великим делом", однако с оговорками. Одежды жениха - священны, но войти в "царство брака" может лишь человек достойный. Брак может стать "великим делом" только если женится "муж разумный".

Мудрец Менандр, напротив, видит в женитьбе лишь зло: "От женитьбы каждому большая горечь" , " Решив жениться, расспроси соседа, уже женатого" , "Не женись, и никогда не будет тебе ничего плохого" .

В "Домострое" указывается, что благоразумные родители загодя, с рождения дочери начинали готовиться к тому, чтобы выдать её замуж с хорошим приданым: "Если дочь у кого родиться, благоразумный отец <…> от всякой прибыли откладывает на дочь <…>: или животинку растят ей с приплодом, или из доли ее, что там Бог пошлет, купит полотна и холстов, и куски ткани, и убрусы, и рубашка - и все эти годы ей в особый сундук кладут или в короб и платье, и уборы, и мониста, и утварь церковную, и посуду оловянную и медную и деревянную, добавляя всегда понемножку, каждый год... " .

По мнению Сильвестра, которому приписывают авторство "Домостроя", такой подход позволял не "себе в убыток" постепенно собрать хорошее приданое, "и всего, даст Бог, будет полно" . В случае же смерти девушки было принято поминать "ее приданым, по душе ее сорокоуст, и милостыню раздают" .

В "Домострое" подробно описан сам свадебный обряд или, как тогда называли, "свадебный чин" .

Свадебной процедуре предшествовал сговор: жених с отцом или старшим братом приезжал к тестю во двор, гостям подносили "лучшие вина в кубках", потом "после благословения крестом станут и говорить и писать договорные записи и рядную грамоту, уславливаясь, и сколько за договор и чего приданого" , после чего, "закрепив всё подписью, все берут по чаше меду, друг друга поздравляют и грамотами меняются". Таким образом, сговор представлял собой обычную сделку.

Тогда же подносили дары: тесть зятя одаривал "первым благословением ~ образом, кубком или ковшом, бархатом, камкой, сороком соболей" . После чего шли на половину матери невесты, где "теща спрашивает отца женихова о здоровье и целуется через платок и с ним и с женихом, да и со всеми так же" .

На другой день мать жениха приезжает смотреть невесту, "тут и ее одаривают камкою и соболями, а она даст невесте перстень" .

Назначался день свадьбы, "расписывали" гостей, жених выбирал им роли: посаженых отца и матери, приглашенных бояр и боярынь, тысяцкого и поезжан, дружки, свахи.

В день самой свадьбы в золоте приезжал дружка с дружиною, за ним везли постель "в санях с передком, а летом - изголовьем к облучку, накрытое одеялом. А в санях две лошади сивые, а около саней боярские слуги в нарядном платье, на облучке же станет постельничий старший в золоте, держит святой образ" . За постелью ехала сваха, наряд ее был предписан обычаем: "желтый летник, красная шубка, а еще в платке и в бобровом оплечье. А будет дело зимой - так в меховой шапке" .

Уже только по одному этому эпизоду понятно, что свадебный обряд был жестко регламентирован традицией, все остальные эпизоды этого обряда (подготовка постели, прибытие жениха, венчание, "почивание" и "познание" и пр) так же строго разыгрывались в соответствии с каноном.

Таким образом, свадьба была важным событием в жизни средневекового человека, и отношение к этому событию, судя по нравоучительным источникам, было неоднозначным. С одной стороны, таинство брака возвеличивали, с другой, - несовершенство человеческих отношений нашло отражение в иронично-негативном отношении к браку (примером тому - высказывания "мудрого Менандра"). По сути, речь идет и о двух видах браков: счастливый и несчастливый брак. Принято считать, что счастливый брак - это брак по любви. В этой связи представляется интересным рассмотреть как отражён вопрос любви в нравоучительных источниках.

Любовь (в современном понимании) как любовь между мужчиной и женщиной; " основа брака, судя по нравоучительным источникам, в сознании средневековых авторов не существовала. Действительно, браки совершались не по любви, а по воле родителей. Поэтому, в случае удачно сложившихся обстоятельств, например, если попалась "добрая" жена, мудрецы советуют ценить и беречь этот дар, в противном случае - смириться и быть настороже: "Не оставляй жены мудрой и доброй: ее добродетель дороже золота" ; "если есть у тебя жена по душе - не гони ее, если же ненавидит тебя - не доверяй ей" . Однако слово "любовь" в этих контекстах практически не употребляется (по результатам анализа текстов источников обнаружено только два таких случая). Во время "свадебного чина" тесть наказывает зятю: "Судьбами божьими дочь моя приняла венец с тобою (имярек) и тебе бы жаловать ее и любить в законном браке, как жили отцы и отцы отцов наших" . Обращает на себя внимание употребление сослагательного наклонения ("тебе бы жаловать ее и любить"). В одном из афоризмов Менандра говорится: "Великая связь любви - рождение ребенка" .

В остальных случаях любовь между мужчиной и женщиной трактуется как зло, губительный соблазн. Иисус, сын Сирахов, предостерегает: "На деву не взглядывай, а то соблазнишься ее чарами" . "Плотских и сладострастных дел избегать... " - советует святой Василий. "Сластолюбивых помыслов лучше гнушаться" - вторит ему Исихий.

В "Повести об Акире Премудром" дается наставление сыну: "... не прельщайся красотою женской и сердцем не возжелай ее: если и все богатства отдашь ей, и тогда не получишь от нее пользы, только больше согрешишь перед Богом" .

Слово "любовь" на страницах нравоучительных источников средневековой Руси в основном употребляется в контекстах любви к богу, евангелиевских цитат, любви к родителям, любви окружающих: "... милостивый Господь праведных любит" ; "Вспоминал я слова Евангелия: "Любите врагов ваших... , "Крепко люби породивших тебя" ; "Демокрит. Пожелай быть любимым при жизни, а не страшным: ибо кого все боятся, тот сам всех боится" .

При этом признается положительная, облагораживающая роль любви: "Кто сильно любит, тот мало сердится" , - сказал Менандр.

Итак, любовь в нравоучительных источниках трактуется в положительном смысле в контексте любви к ближнему и к Господу. Любовь к женщине, согласно анализируемым источникам, воспринимается сознанием средневекового человека как грех, опасность, соблазн неправедности.

Скорее всего, такая трактовка этого понятия обусловлена жанровым своеобразием источников (наставления, нравоучительная проза).

2.2 Похороны

Не менее значимым обрядом, чем свадьба, в жизни средневекового социума был погребальный обряд. Подробности описаний этих обрядов позволяют выявить отношение наших предков к смерти.

Погребальные обряды в языческие времена включали в себя поминальные пиры, проходившие на месте захоронения. Над могилой князя или какого-нибудь выдающегося воина насыпали высокий холм (курган) и нанимали профессиональных плакальщиц, чтобы оплакать его смерть. Они продолжали выполнять свои обязанности и на христианских похоронах, правда, форма плача менялась соответственно христианским понятиям. Христианские погребальные обряды, подобно другим церковным службам, были, конечно, заимствованы из Византии. Иоанн Дамаскин является автором православной панихиды ("погребальной" службы), и славянский перевод достоин оригинала. Христианские кладбища создавались недалеко от церквей. Тела выдающихся князей клали в саркофаги и помещали в соборах княжеской столицы .

Наши предки воспринимали смерть как одно из неизбежных звеньев в

цепочке рождений: "Не стремись веселиться в мире этом: ибо все радости

света сего кончаются плачем. Да и сам тот плач также суетен: сегодня плачут, а завтра - пируют" .

О смерти необходимо всегда помнить: "Смерть и изгнанье, и беды, и зримые все несчастья пусть стоят перед очами твоими во все дни и часы" .

Смерть завершает земную жизнь человека, но для христиан земная жизнь является только подготовкой к загробной жизни. Поэтому смерти оказывается особое уважение: "Чадо, если в чьем-либо дому горе, то, оставив их в беде, не иди на пир к другим, но прежде посети тех, кто скорбит, а потом уже иди пировать и помни, что и тебе суждена смерть" . "Мерило Праведное" регулирует нормы поведения на похоронах: "Не рыдать громко, но достойно печалиться, не скорби предаваться, но скорбные делать дела" .

Однако при этом в сознании средневековых авторов нравоучительной литературы всегда присутствует мысль о том, что смерть или потеря близкого человека - не самое страшное, что может случиться. Гораздо хуже - духовная гибель: "Не над мертвым плачь, над неразумным: ибо тому - общий для всех путь, а у этого - своя воля" ; "Плачь над умершим - он лишился света, но оплачь и глупца - покинул его разум" .

Существование души в той будущей жизни должно обеспечиваться молитвами. Чтобы обеспечить себе продолжение молитв, богатый человек обычно завещал часть своей собственности монастырю. Если по каким-то причинам ему не удавалось сделать это, то об этом должны были позаботиться его родственники. Тогда христианское имя покойного будет внесено в синодик - список поминаемых имен в молитвах на каждом богослужении или, по крайней мере, в определенные дни, установленные церковью для поминовения усопших. Княжеская семья обычно хранила свой собственный синодик в монастыре, чьими жертвователями традиционно были князья этого рода .

Итак, смерть в сознании средневековых авторов нравоучительной литературы - это неизбежный конец человеческой жизни, к ней надо быть готовым, но всегда о ней помнить, но для христиан смерть - рубеж перехода к иной, загробной жизни. Поэтому скорбь погребального обряда должна быть "достойной", и гораздо хуже физической смерти смерть духовная.

2.3 Питание

Анализируя высказывания средневековых мудрецов о еде, можно, во-первых, сделать вывод об отношении наших предков к этому вопросу, во-вторых, узнать какие конкретные продукты они употребляли и какие блюда, из них готовили.

В первую очередь можно сделать вывод о том, что в народном сознании проповедуется умеренность, здоровый минимализм: "От многих яств недуг возникает, и пресыщение доведет до кручины; от обжорства многие умерли - помнящий об этом продлит свою жизнь" .

С другой стороны, отношение к еде трепетное, еда - это дар, благо, посланное свыше и не всякому: "Когда сидишь за обильным столом, вспомни о том, кто ест хлеб сухой и не может воды принести в недуге" . "А есть и пить с благодарностью - будет сладко" .

О том, что еда приготавливалась в домашних условиях и была разнообразной свидетельствуют следующие записи в "Домострое": "А еду мясную и рыбную, и всякие пироги и блины, различные каши и кисели, любые блюда печь и варить, - все бы сама хозяйка умела, чтобы и слуг научить смогла тому, что знает" . За процессом приготовления еды и расходованием продуктов тщательно следили сами хозяева. Каждое утро рекомендуется "мужу с женою советоваться о домашнем хозяйстве", планировать, "когда и что из еды и питья приготовить для гостей и для себя", подсчитывать необходимые продукты, после чего "повару же отослать то, что следует сварить, и хлебопеку, и для иных заготовок так же товар отослать" .

В "Домострое" также подробнейшим образом расписано, какие продукты в какие дни года, в зависимости от церковного календаря,

употреблять, приведено множество рецептов приготовления блюд и напитков.

Читая этот документ, можно только восхищаться рачительностью и бережливости русских хозяев и удивляться богатству, обилию и разнообразию русского стола.

Хлеб и мясо были двумя основными продуктами питания в рационе русских князей Киевской Руси. На юге Руси хлеб пекли из пшеничной муки, на севере был более распространен ржаной хлеб.

Самыми обычными сортами мяса были говядина, свинина и баранина, а также гуси, куры, утки и голуби. Употребляли также мясо диких животных и птиц. Чаще всего в "Домострое" упоминаются зайчатина и лебеди, а также журавли, цапли, утки, тетерева, рябчики и др.

Церковь поощряла употребление в пищу рыбы. Среды и пятницы были объявлены постными днями и, кроме того, были установлены три поста, включая Великий Пост. Разумеется, рыба уже была в рационе русских людей до Крещения Владимира, и икра тоже. В "Домострое" упоминают белорыбицу, стерлядь, осетрину, белугу, щуку, гольцов, сельдь, леща, пескарей, карасей и другие виды рыбы.

К постной пище относились все блюда из круп с конопляным маслом, "и мука, и всякие пироги и блины печет и сочни, и рулеты делает и разные каши, и лапшу гороховую, и цеженый горох, и похлебки, и кундумцы, и вареные и сладкие каши и яства - пироги с блинчиками и с грибами, и с рыжиками, и с груздями, и с маком, и с кашей, и с репой, и с капустой, или орешки в сахаре или сдобные пироги с чем Бог послал" .

Из бобовых русичи выращивали и активно употребляли в пищу бобы и горох . Активно употребляли в пищу и овощи (это слово обозначало все плоды, и фрукты). В "Домострое" перечисляются редька, арбузы, несколько сортов яблок, ягоды (черника, малина, смородина, земляника, брусника).

Мясо варили или жарили на вертеле, овощи ели вареными или сырыми. Также упоминаются в источниках солонина и тушенка. Запасы хранились "в погребе, на леднике и в сарае". Основным видом консервации было соленье, солили "и в бочках, и в кадках, и в мерниках, и в чанах, и в ведерках"

Из ягод варили варенье, делали морсы, а также готовили леваши (сдобные пирожки) и пастилу.

Автор "Домостроя" несколько глав посвящает описанию того, как правильно "сытить меды всякие", готовить и хранить алкогольные напитки. Традиционно в эпоху Киевской Руси не гнали спирта. Употребляли три вида напитков. Квас, безалкогольный или слегка хмельной напиток, изготовляли из ржаного хлеба. Это было нечто напоминающее пиво. Вернадский указывает, что вероятно, он был традиционным напитком славян, так как его упоминают в записях о путешествии византийского посланника к вождю гуннов Аттиле в начале пятого века наряду с медом . Мед был чрезвычайно популярен в Киевской Руси. Его варили и пили как миряне, так и монахи. Согласно летописи князь Владимир Красное Солнышко заказал триста котлов меда по случаю открытия церкви в Василеве. В 1146 г. князь Изяслав II обнаружил в погребах своего соперника Святослава пятьсот бочек меда и восемьдесят бочек вина 73 . Было известно несколько сортов меда: сладкий, сухой, с перцем и так далее.

Таким образом, анализ нравоучительных источников позволяет выявить такие тенденции в питании. С одной стороны, рекомендуется умеренность, напоминание о том, что вслед за урожайным годом может прийти голодный. С другой стороны, изучая, например, "Домострой", можно сделать выводы о разнообразии и богатстве русской кухни, обусловленном природными богатствами русских земель. По сравнению с современностью, русская кухня не сильно изменилась. Основной набор продуктов остался тот же, однако разнообразие их значительно сократилось.

Часть нравоучительных высказываний посвящена тому, как надо вести себя на пиру: "На пиру не охаивай ближнего и не мешай ему в радости его" ; "... на пиру безрассудно не мудрствуй, будь как тот, кто знает, но молчит" ; "когда позовут тебя на пир, не садись на почетном месте, вдруг из числа приглашенных будет кто-то тебя почтеннее, и подойдет к тебе хозяин и скажет: "Уступи ему место!" - и тогда придется тебе со стыдом перейти на последнее место" .

После введения на Руси христианства понятие "праздник" в первую очередь получает значение "церковный праздник". В "Повести об Акире Премудром" сказано: "В праздничный день не проходи мимо церкви" .

С этой же точки зрения церковь регулирует аспекты половой жизни прихожан. Так, согласно "Домострою", мужу и жене запрещалось сожительствовать по субботам и воскресеньям, а тем, кто делал это, не разрешалось ходить в церковь .

Итак, мы видим, что праздникам в нравоучительной литературе уделялось много внимания. К ним готовились заранее, однако на пиру поощрялось скромное, уважительное поведение, умеренность в еде. Этот же принцип умеренности преобладает в нравоучительных высказываниях "о хмеле".

В ряду аналогичных произведений, осуждающих пьянство, широко распространено в древнерусских рукописных сборниках "Слово о хмеле Кирилла, философа Словенского". Оно предостерегает читателей от пагубного пристрастия к хмельному питию, рисует несчастия, грозящие пьянице - обнищание, лишение места в социальной иерархии, потерю здоровья, отлучение от церкви. В "Слове" соединено гротескное обращение к читателю самого Хмеля с традиционной проповедью против пьянства.

Вот как описывается в этом произведении пьяница: "Нужда-скудость у него дома сидят, а болезни у него на плечах лежат, печаль и скорбь по бедрам голодом позванивают, нищета у него в кошельке гнездо свила, привязалась к нему злая лень, как милая жена, а сон - как отец, а оханье - как любимые дети"; "От пьянства ноги у него болят, а руки дрожат, зрение очей меркнет"; "Пьянство красоту лица уничтожает" ; пьянство "людей добрых и равных, и мастеров в рабство ввергает", "брата с братом ссорит, а мужа отлучает от своей жены" .

Другие нравоучительные источники тоже осуждают пьянство, призывая к умеренности. В "Мудрости мудрого Менандра" отмечено, что "вино, в обилии выпитое, вразумляет мало" ; "обилие выпитого вина влечет и болтливость" .

В памятнике "Пчела" приводится следующий исторический анекдот, приписываемый Диогену: "Этому дали много вина на пиру, и он, взяв его, пролил. Когда остальные стали выговаривать ему, зачем он губит вино, так отвечал: "Если б вино от меня не погибло, я бы погиб от вина" .

Исихий, пресвитер Иерусалимский, советует: "Мед пей помалу, и чем меньше, тем лучше: не споткнешься" ; "Нужно воздержаться от пьянства, ведь за отрезвлением следуют стоны и раскаянье" .

Иисус, сын Сирахов, предостерегает: "Работник пьяница не разбогатеет" ; "Вино и женщины развратят и разумных... " . Ему вторит святой Василий: "Вино и женщины совращают и мудрых... " ; "Избегай и пьянства и скорбей этой жизни, не говори лукаво, никогда ни о ком не говори за спиной" .

"Когда пригласят тебя на пир, не упивайся до страшного опьянения... " , - наставляет сына поп Сильвестр, автор "Домостроя".

Особенно страшным, по мнению авторов нравоучительной прозы, является воздействие хмеля на женщину: Так говорит Хмель: "Если спознается со мною жена, какова бы ни была, а станет упиваться, учиню ее безумной, и будет ей всех людей горше.

И воздвигну в ней похоти телесные, и будет посмешищем меж: людьми, а от Бога отлучена и от церкви Божьей, так что лучше бы ей и не родиться" ; "Да всегда беречься жене хмельного: пьяный муж: - дурно, а жена пьяна и в миру не пригожа" .

Итак, анализ текстов нравоучительной прозы показывает, что традиционно на Руси пьянство порицалось, пьяный человек строго осуждался авторами текстов, а следовательно, и обществом в целом.

2.5 Роль и место женщины в средневековом обществе

Многие высказывания нравоучительных текстов посвящены женщине. Изначально женщина, согласно христианской традиции, воспринимается как источник опасности, греховного соблазна, гибели: "Вино и женщины до развратят и разумных, приставший же к блудницам - станет еще наглее" .

Женщина - враг рода человеческого, поэтому мудрецы предостерегают: "Женщине не раскрывай души своей, ибо разрушит она твердость твою" ; "Но больше всего человеку следует воздержаться от бесед с женщинами... " ; "Из-за женщин многие попадают в беду" ; "Поцелуя красивой женщины берегись, как змеиного яда" .

Появляются целые отдельные трактаты о "добрых" и "злых" женах. В одном из них, датируемом XV в., злая жена уподобляется "оку дьявола", это "адское торжище, царица сквернам, воевода неправдам, стрела сатанинская, поражающая сердца многих" .

Среди текстов, которыми древнерусские книжники пополняли свои сочинения "о злых женах", обращают на себя внимание своеобразные "мирские притчи" - небольшие сюжетные повествования (о муже, плачущем о злой жене; о продающем детей от злой жены; о старухе, глядящейся в зеркало; о женившемся на богатой вдове; о муже, притворившемся больным; о посекшем первую жену и просящем за себя другую; о муже, которого звали на зрелище игр обезьян и др.). Все они осуждают женщину как источник сладострастия, несчастья для мужчины.

Женщины полны "женского лукавства", легкомысленны: "Мысли женские неустойчивы, как храм без крыши" , лживы: "От женщины редко узнаешь правду" ; изначально склонны к пороку и обману: "Девки не краснея дурное творят, а иные стыдятся, но тайком и хуже делают" .

Изначальная порочность женщины - в ее красоте, причем, некрасивая жена тоже воспринимается как мучение. Так, один из анекдотов "Пчелы", приписываемый Солону, гласит: "Этот, спрошенный кем-то, советует ли жениться, сказал "Нет! Если уродину возьмешь - будет тебе мучение, если красавицу - захотят и другие ею полюбоваться" .

"Лучше жить в пустыне со львом и змеею, чем со лживой женой и болтливой" ,-изрекает Соломон.

Увидев спорящих женщин, Диоген говорит: "Глядите! Змея у гадюки яду просит!" .

"Домострой" регламентирует поведение женщины: она должна быть хорошей хозяйкой, следить за домом, уметь готовить и заботиться о муже, принять гостей, всем понравиться и при этом не вызвать нареканий. Даже в церковь жена ходит "советуясь с мужем" . Вот как описаны нормы поведения женщины в общественном месте - на церковной службе: "В церкви же ей ни с кем не беседовать, молча стоять, пение слушать со вниманием и чтение святого Писания, никуда не оглядываясь, не прислоняться ни к стене, ни к столпу, и с посохом не стоять, не переступать с ноги на ногу; стоять, руки сложив на груди крестообразно, непоколебимо и твердо, телесные очи долу опустив, а сердечными - к Богу; молиться Богу со страхом и трепетом, с воздыханиями и слезами. Не выходить из церкви до конца службы, приходить же к самому ее началу"

Киплинг P. Свет погас: Роман; Отважные мореплаватели: Приключенч. повесть; Рассказы; Мн.: Маст. лiт., 1987. - 398 с. thelib. ru/books/samarin_r/redyard_kipling-read. html

Для советского человека Редьярд Киплинг - автор ряда рассказов, стихотворений и прежде всего - сказок и "Книг Джунглей", которые любой из нас хорошо помнит по впечатлениям с детства.

"Киплинг очень талантлив", - писал и Горький, замечая при этом, что "индусы не могут не признать вредной его проповедь империализма"4. И Куприн в своей статье говорит об оригинальности, о "могуществе художественных средств" Киплинга.

И. Бунин, который как и Киплинг, был подвластен очарованию экзотики "Семи морей", обронил о нем несколько весьма лестных слов в своей заметке "Куприн"5. Если свести эти высказывания воедино, получится некий общий вывод: при всех отрицательных чертах, определяемых империалистическим характером его идеологии, Киплинг - большой талант, и это принесло его произведениям длительный и широкий успех не только в Англии, но и в других странах мира, и даже в нашей стране - родине столь требовательных и чутких читателей, воспитанных в традициях гуманизма великой русской и великой советской литературы.

Но талант его - сгусток сложнейших противоречий, в которых высокое и человеческое переплетено с низким и бесчеловечным.

X x x

Киплинг родился в 1865 году в семье англичанина, служившего в Индии. Как многие подобные ему "туземнорожденные", то есть англичане, родившиеся в колониях и третировавшиеся на родине как люди второго сорта, Редьярд был послан для получения образования в метрополию, откуда вновь вернулся в Индию, где прошли его молодые годы, преимущественно отданные работе в колониальной английской прессе. В ней появились и его первые литературные опыты. Киплинг складывался как писатель в беспокойной обстановке. Она накалялась и в самой Индии - угрозой больших народных движений, войнами и карательными экспедициями; она была беспокойной и потому, что Англия опасалась удара по ее колониальной системе извне - со стороны царской России, уже давно готовившейся к прыжку на Индию и подошедшей вплотную к границам Афганистана. Развертывалось соперничество с Францией, остановленной британскими колонистами в Африке (так называемый фашодский инцидент). Началось соперничество с кайзеровской Германией, уже разрабатывавшей план "Берлин - Багдад", выполнение которого привело бы и эту державу на стык с английскими восточными колониями. "Героями дня" в Англии были Джозеф Чемберлен и Сесил Родс - строители британской колониальной империи, близившейся к наивысшей точке своего развития.

Эта напряженная политическая обстановка создавала в Англии, как и в других странах капиталистического мира, вползавшего в эпоху империализма, атмосферу, необыкновенно благоприятную для появления воинствующей колониалистской литературы. Все больше писателей выступало с пропагандой захватнических, экспансионистских лозунгов. Все чаще славили на все лады "историческую миссию" белого человека, навязавшего свою волю другим расам.

Культивировался образ сильной личности. Гуманистическую мораль писателей XIX века объявляли устарелой, зато воспевали аморализм "смельчаков", подчинявших себе миллионные массы существ "низшей расы" или "низших классов". На весь мир прозвучала проповедь английского социолога Герберта Спенсера, пытавшегося перенести на социальные отношения теорию естественного отбора, открытую Дарвином, но то, что было великой истиной у гениального естествоиспытателя, оказалось тяжким заблуждением в книгах буржуазного социолога, прикрывавшего своими рассуждениями чудовищную социальную и расовую несправедливость капиталистического строя. Уже входил в славу Фридрих Ницше, и его "Заратустра" шествовал из одной европейской страны в другую, всюду находя желающих стать "белокурыми бестиями", независимо от цвета волос и национальной принадлежности.

Но и Спенсер, и Ницше, и многие их поклонники и последователи были абстрактны, слишком наукообразны; это делало их доступными лишь для относительно узкого круга буржуазной элиты.

Куда понятнее и нагляднее для широких читательских кругов были рассказы и стихи Киплинга, колониального корреспондента, который сам и под пулями стаивал, и среди солдат терся, и не гнушался обществом индийской колониальной интеллигенции. Киплинг знал, чем жила беспокойная колониальная граница, отделявшая царство британского льва - тогда еще зверя грозного и полного сил - от царства русского медведя, о котором Киплинг в те годы говорил с ненавистью и содроганием.

О повседневной жизни и труде в колониях, о людях этого мира - английских чиновниках, солдатах и офицерах, которые создают империю за тридевять земель от родных ферм и городов, лежащих под благословенным небом Старой Англии, повествовал Киплинг. Об этом он пел в своих "Департаментских песнях" (1886) и "Казарменных балладах" (1892), издеваясь над старомодными вкусами любителей классической английской поэзии, для которых высокопоэтические понятия вроде песни или баллады никак не вязались с канцелярщиной департаментов или с запахом казармы; а Киплинг сумел доказать, что и в таких песнях и в таких балладах, написанных на жаргоне мелкой колониальной чиновничьей сошки и многострадальной солдатни, может жить подлинная поэзия.

Наряду с работой над стихотворениями, в которых все было ново - жизненный материал, своеобразное сочетание героики и грубости и необыкновенно свободное, смелое обхождение с правилами английской просодии, результатом чего явилась неповторимая киплинговская версификация, чутко передающая мысль и чувство автора, - Киплинг выступил как автор столь же оригинальных рассказов, сначала связанных с традицией газетного или журнального повествования, поневоле сжатого и полного интересных фактов, а затем уже выдвинувшегося как самостоятельный киплинговский жанр, отмеченный преемственной близостью к прессе. В 1888 году появился новый сборник рассказов Киплинга "Простые рассказы с гор". Дерзая спорить со славой мушкетеров Дюма, Киплинг печатает затем цикл рассказов "Три солдата", создавая живо очерченные образы трех "строителей империи", трех рядовых колониальной, так называемой англо-индийской армии - Малвени, Ортериса и Лиройда, в чьей бесхитростной болтовне столько страшного и смешного вперемежку, столько жизненного опыта Томми Аткинса, - и притом, по верному замечанию Куприна, "ни слова о жестокости его к побежденным".

Найдя многое из характернейших особенностей своего писательского почерка уже в конце 1880-х годов - жесткую точность прозы, смелую грубость и новизну жизненного материала в стихах, Киплинг в 1890-х годах проявил поразительное трудолюбие. Именно в это десятилетие были написаны почти все те книги, которые сделали его знаменитым. Это были сборники рассказов о жизни в Индии и талантливый роман "Свет погас" (1891), это и обе "Книги Джунглей" (1894 и 1895 годов) и сборник стихов "Семь морей" (1896), овеянный жестокой киплинговской романтикой, славящий подвиги англосаксонской расы. В 1899 году вышел роман "Стоки и кампания", вводивший читателя в атмосферу английского закрытого учебного заведения, где подготовляются будущие офицеры и чиновники колониальной империи. В эти годы Киплинг долго жил в США, где с восторгом встретил первые проблески американской империалистической идеологии и стал наряду с президентом Теодором Рузвельтом одним из ее крестных отцов. Затем он обосновался в Англии, где вместе с поэтами Г. Ньюболтом и У. Э. Хенли, оказавшими на него сильное влияние, возглавил империалистическое направление в английской литературе, именовавшееся в тогдашней критике "неоромантическим". В те годы, когда молодой Г. Уэллс высказывал свое недовольство несовершенством британской системы, когда молодой Б. Шоу критиковал ее, когда У. Моррисси и его товарищи - социалистические писатели пророчили ей близкий крах и даже О. Уайльд, далекий от политики, обмолвился сонетом, начинавшимся знаменательными строчками:

Империя на глиняных ногах - наш островок... -

Киплинг и писатели, близкие к нему по общему направлению, славили этот "островок" как могучую цитадель, венчающую собой величественную панораму империи, как великую Матерь, не устающую отряжать за дальние моря новые и новые поколения своих сынов. К рубежу столетий Киплинг был одним из популярнейших английских писателей, оказывавших сильное воздействие на общественное мнение.

Дети его страны - да и не только его страны - зачитывались "Книгами Джунглей", молодые люди прислушивались к подчеркнуто мужскому голосу его стихов, резко и прямо учившему тяжелой, опасной жизни; читатель, привыкший находить в "своем" журнале или "своей" газете увлекательный еженедельный рассказ, находил его за подписью Киплинга. Не могла не нравиться бесцеремонная манера героев Киплинга в обращении с начальством, критические замечания, бросаемые в лицо администрации и богачам, остроумная издевка над тупыми чинушами и плохими слугами Англии, хорошо продуманная лесть "маленькому человеку".

К концу века Киплинг окончательно выработал свой стиль повествования. Тесно связанная с очерком, с газетным и журнальным жанром "короткого рассказа", характерным для английской и американской прессы, художественная манера Киплинга представляла в то время сложную смесь описательности, натурализма, подменяющего порою сущность изображаемого деталями, и, вместе с тем, реалистических тенденций, которые заставляли Киплинга изрекать горькие истины, любоваться униженными и оскорбленными индийцами без гримасы презрения и без надменной европейской отчужденности.

В 1890-х годах окрепло и мастерство Киплинга-рассказчика. Он показал себя знатоком искусства сюжета; наряду с материалом и ситуациями, почерпнутыми действительно "из жизни", он обращался и к жанру "страшного рассказа", полного загадок и экзотических ужасов ("Рикша-призрак"), и к сказке-притче, и к непритязательному очерку, и к сложному психологическому этюду ("Захолустная комедия"). Под его пером все это приобретало "киплинговские" контуры, увлекало читателя.

Но о чем бы ни писал Киплинг, предметом его особенного интереса - что ярче всего видно по его поэзии тех лет - оставались вооруженные силы Британской империи. Он воспел их в пуританских библейских образах, напоминающих о том, что кирасиры Кромвеля ходили в атаку с пением псалмов Давидовых, в мужественных, насмешливых ритмах, подражающих маршу, лихой солдатской песне. В стихах Киплинга об английском солдате было столько искреннего восхищения и гордости, что они иной раз поднимались над уровнем казенного патриотизма английской буржуазии. Ни одной из армий старого мира не довелось найти такого верного и ревностного восхвалителя, каким был для английской армии Киплинг. Он писал о саперах и морской пехоте, о горной артиллерии и ирландской гвардии, об инженерах ее величества и колониальных войсках - сикхах и гуркхах, впоследствии доказавших свою трагическую верность британским сахибам в болотах Фландрии и песках Эль-Аламейна. Киплинг с особой полнотой выразил начало нового мирового явления - начало того повального культа военщины, который устанавливался в мире вместе с эпохой империализма. Он проявлялся во всем, начиная с полчищ оловянных солдатиков, завоевывавших души будущих участников бесчисленных войн XX века, и кончая тем культом солдата, который был провозглашен в Германии Ницше, во Франции - Ж. Псикари и П. Аданом, в Италии - Д"Аннунцио и Маринетти. Раньше и талантливее их всех эту зловещую тенденцию военизации обывательского сознания выразил Киплинг.

Апогеем его жизненного и творческого пути оказалась англо-бурская война (1899 - 1902), всколыхнувшая весь мир и ставшая предвестницей страшных войн начинавшегося века.

Киплинг стал на сторону английского империализма. Вместе с молодым военным корреспондентом У. Черчиллем он негодовал на виновников поражений, обрушившихся в первый год войны на англичан, наткнувшихся на героическое сопротивление целого народа. Киплинг посвятил ряд стихотворений отдельным боям этой войны, частям английской армии и даже бурам, "великодушно" признавал в них соперников, равных англичанам по духу. В написанной позже автобиографии он не без самодовольства заявлял о той особой роли сторонника войны, которую он, по его мнению, сыграл в те годы. Во время англо-бурской войны в его творчестве наступил наиболее мрачный период. В романе "Ким" (1901) Киплинг изобразил английского шпиона, "туземнорожденного" мальчика, выросшего среди индейцев, умело им подражающего и поэтому неоценимого для тех, кто ведет "большую игру" - для британской военной разведки. Этим Киплинг положил начало шпионскому жанру империалистической литературы XX века, создав образец, недостижимый для Флеминга и ему подобных мастеров "шпионской" литературы. Но в романе видно и углубление мастерства писателя.

Душевный мир Кима, все больше вживающегося в быт и мироощущение своих индийских друзей, сложная психологическая коллизия человека, в котором борются традиции европейской цивилизации, изображенная весьма скептически, и глубоко философская, умудренная веками социального и культурного бытия восточная концепция действительности, раскрыты в ее сложном содержании. Психологический аспект романа не может быть забыт при общей оценке этого произведения. Сборник стихов Киплинга "Пять народов" (1903), воспевающий старую империалистическую Англию и порожденные ею новые нации - США, южноафриканцев, Канаду, Австралию, пестрит славословиями в честь крейсеров-истребителей, эскадренных миноносцев. Затем к этим стихотворениям, в которых еще жило сильное чувство любви к флоту и армии и к тем, кто в них служит свою тяжкую службу, не задумываясь над вопросом, кому эта служба нужна, прибавились более поздние стихи в честь Д. Чемберлена, С. Родса, Г. Китченера, Ф. Робертса и других деятелей английской империалистической политики. Вот когда он действительно стал бардом британского империализма - когда гладкими, уже не "киплинговскими" стихами возносил хвалу политиканам, банкирам, демагогам, патентованным убийцам и палачам, той самой верхушке английского общества, о которой многие герои его более ранних произведений говорили с презрением и осуждением, что в немалой мере способствовало успеху Киплинга в 1880-1890-х годах. Да, в те годы, когда Г. Уэллс, Т. Харди, даже далекий от политики Д. Голсуорси так или иначе осудили политику английских империалистов, Киплинг оказался на другой стороне.

Впрочем, уже был пройден и кульминационный пункт его творческого развития. Все лучшее уже было написано. Впереди были только авантюрный роман "Мужественные капитаны" (1908), цикл повестей из истории английского народа, объединивший в рамках одного произведения эпохи его прошлого ("Пэк с холмов Пака", 1906). На этом фоне ярко выделяются "Сказки просто так" (1902).

Киплинг жил еще долго. Он пережил войну 1914 - 1918 годов, на которую отозвался официальными и бледными стихами, разительно непохожими на его темпераментную манеру ранних лет. Он с испугом встретил Октябрьскую революцию, видя в ней падение одного из великих царств старого мира. Киплинг с тревогой задавал вопрос - за кем теперь черед, какое из великих государств Европы рухнет вслед за Россией под натиском революции? Он предрекал крах британской демократии, грозил ей судом потомков. Киплинг дряхлел вместе с британским львом, приходил в упадок вместе с нараставшим упадком империи, золотые дни которой он прославил и чей закат он уже не успел оплакать...

Он умер в 1936 году.

X x x

Да, но Горький, Луначарский, Бунин, Куприн... И суд читателей - советских читателей - подтверждает, что Киплинг был писатель большого таланта.

Что же это был за талант?

Конечно, был талант и в том, как Киплинг изображал многие отвратительные для нас ситуации и характеры. Его славословия в честь английских солдат и офицеров нередко оригинальны и по стилю и по манере создавать живые образы. В той теплоте, с которой он говорит о простом "маленьком" человеке, мучающемся, гибнущем, но "строящем империю" на своих и чужих устоях, звучит глубоко человечное сочувствие, противоестественно уживающееся с бесчувствием по отношению к жертвам этих людей. Конечно, талантлива деятельность Киплинга как смелого реформатора английского стиха, открывшего совершенно новые возможности. Конечно, талантлив Киплинг как неутомимый и поразительно разнообразный рассказчик и как глубоко оригинальный художник.

Но не эти черты таланта Киплинга делают его привлекательным для нашего читателя.

И тем более не то, что выше было охарактеризовано как натурализм Киплинга и что было скорее отклонением, извращением его таланта. Талант настоящего, хотя и глубоко противоречивого художника прежде всего заключается в большей или меньшей доле правдивости. Хотя Киплинг много утаивал из той страшной правды, которую он видел, хотя он и прятался от вопиющей правды за сухими, деловыми описаниями, но в ряде случаев - и очень важных - он говорил эту правду, хотя иногда и не договаривал ее до конца. Во всяком случае, он давал ее почувствовать.

Он поведал правду о страшных эпидемиях голода и холеры, которые стали уделом колониальной Индии (повесть "На голоде", рассказ "Без благословения церкви"), о грубых и неотесанных завоевателях, которые мнили себя господами над древними народами, обладавшими некогда великой цивилизацией. Тайны древнего Востока, столько раз врывающиеся в повести и стихи Киплинга, встающие как неодолимая стена между цивилизованным белым конца XIX века и безграмотным факиром, - это вынужденное признание бессилия, поражающего белого человека перед лицом древней и непостижимой для него культуры, потому что он пришел к ней как враг и вор, потому что она замкнулась от него в душе своего создателя - порабощенного, но не сдавшегося народа ("За чертой"). И в том чувстве тревоги, которое не раз охватывает белого завоевателя, героя Киплинга, перед лицом Востока, не говорит ли предвидение поражения, предчувствие неизбежного исторического возмездия, которое обрушится на потомков "трех солдат", на Томми Аткинсов и прочих? Понадобятся десятилетия, чтобы люди нового поколения преодолели эти предчувствия и страхи. В романе Грэма Грина "Тихий американец" старый английский журналист тайно помогает борющемуся вьетнамскому народу в его освободительной войне и поэтому снова становится человеком; в романе А. Силлитоу "Ключ от двери" молоденький солдат из оккупационных британских войск, воюющих в Малайе, испытывает острое желание уйти от этой "грязной работы", щадит партизана, попавшего в его руки, - и тоже становится человеком, обретает зрелость. Так решаются вопросы, которые когда-то бессознательно мучили Киплинга и его героев.

Когда заходит речь о Киплинге, принято вспоминать его стихи:

Запад есть Запад, а Восток есть Восток, и с мест они не сойдут, пока не предстанет Небо с Землей на страшный господень суд...

Обычно на этом цитата обрывается. Но ведь стихи Киплинга идут дальше:

Но нет Востока, и Запада нет, что - племя, родина, род, если сильный с сильным лицом к лицу у края земли встает.

Перевод Е. Полонской

Да, в жизни сходятся сильный с сильным. И не только в этом стихотворении, но и во многих других произведениях Киплинга, где сила цветного человека демонстрируется как такое же прирожденное его качество, как и сила белого. "Сильные" индийцы нередко бывают героями Киплинга, и это тоже важная часть той правды, которую он показал в своих произведениях. Каким бы джингоистом ни был Киплинг, но его индийцы - великий народ, обладающий великой душой, и с такой характеристикой он появился в литературе конца XIX века именно у Киплинга, изображенный не в расцвете своей государственности и силы, не при Ашаке, Калидасе или Аурангзебе, но поверженный в прах, растоптанный колонизаторами - и все же необоримо сильный, непобедимый, лишь временно несущий свое рабство. Слишком древний, чтобы не пережить и этих господ. Правда лучших страниц Киплинга заключается в чувстве временности того господства, которое завоевано штыком и пушкой, кровью Томми Аткинса. Это чувство обреченности великих колониальных держав раскрывается в стихотворении "Бремя белых", написанном еще в 1890 году и посвященном захвату Филиппин Америкой.

Конечно, это трагический гимн империалистическим силам. У Киплинга хозяйничанье завоевателей и насильников изображается как миссия культуртрегеров:

Несите бремя белых - сумейте все стерпеть, сумейте даже гордость и стыд преодолеть; придайте твердость камня всем сказанным словам, отдайте им все то, что служило б с пользой вам.

Перевод М. Фромана

Но Киплинг предупреждает - колонизаторы не дождутся благодарности от тех, кому они навязали свою цивилизацию. Из порабощенных народов они не сделают своих друзей. Колониальные народы чувствуют себя рабами в эфемерных империях, создаваемых белыми, и при первой возможности поспешат вырваться из них. В этом стихотворении сказана правда о многих трагических иллюзиях, свойственных тем, кто, подобно юному Киплингу, когда-то верил в цивилизаторскую миссию империализма, в воспитательный характер деятельности английской колониальной системы, тащившей "дикарей" из их дремотного состояния к "культуре" на британский манер.

С большой силой предчувствие обреченности, казалось бы, могучего мира насильников и хищников выразилось в стихотворении "Мери Глостер", в какой-то мере ставящем тему поколений применительно к английской социальной ситуации конца века. Умирает старый Энтони Глостер, миллионер и баронет. И мучается перед смертью несказанно - некому оставить накопленное богатство: его сын Дик - жалкое исчадье британского декаданса, рафинированный эстет, любитель искусств. Старики созидатели уходят, оставляя созданное ими без призора, покидая свое имущество на ненадежных наследников, на жалкое поколение, которое погубит доброе имя разбойничьей династии Глостеров... Иногда жестокая правда большого искусства прорывалась и там, где поэт говорит о себе: она звучит в стихотворении "Галерный раб". Герой вздыхает о своей старой скамье, о своем старом весле - он был галерным рабом, но как прекрасна была эта галера, с которой его соединяла цепь каторжника!

Пусть цепи терли ноги, пусть дышать было трудно нам, но другой такой галеры не найти по всем морям!

Друзья, мы были шайкою отчаянных людей, мы были слугами весел, но владыками морей, мы вели галеру нашу напрямик средь бурь и тьмы, воин, дева, бог иль дьявол - ну, кого боялись мы?

Перевод М. Фромана

Азарт соучастников "большой игры" - той самой, которая так тешила мальчишку Кима, - горько дурманил и Киплинга, о чем ярко говорит это стихотворение, написанное им как бы в момент протрезвления. Да, и он, всесильный, гордый белый человек, без умолку твердящий о своей свободе и власти, был только галерником, прикованным к скамье корабля пиратов и купцов. Но такова его доля; и, вздохнув о ней, он утешает себя мыслью о том, что какова бы ни была эта галера - это была его галера, ничья иная. Через всю европейскую поэзию - от Алкея до наших дней - проходит образ государства-корабля, терпящего бедствие, надеющегося только на тех, кто сможет служить ему и в этот час; галера Киплинга - один из могучих образов в этой давней поэтической традиции.

Горькая правда жизни, прорывавшаяся в лучших стихотворениях и рассказах Киплинга, прозвучала с наибольшей силой в романе "Свет погас". Это печальная повесть о Дике Хелдаре, английском военном художнике, который отдал все силы своего таланта людям, не оценившим его и быстро забывшим о нем.

В романе много спорят об искусстве. Дик - а за ним и Киплинг - противник нового искусства, возникшего в Европе в конце века. Ссора Дика с девушкой, которую он искренне любит, в значительной степени объясняется тем, что она - сторонница французского импрессионизма, а Дик - его противник. Дик - приверженец лаконичного искусства, точно воспроизводящего действительность. Но это не натурализм. "Я не поклонник Верещагина", - говорит Дику его друг, журналист Торпенхау, увидев его набросок, изображающий убитых на поле боя. И в этом суждении скрыто многое. Суровая жизненная правда - вот к чему стремится Дик Хелдар, за это он борется. Она не нравится ни рафинированной девице, ни недалекому Торпенхау. Зато она нравится тем, для кого Хелдар пишет свои картины, - английским солдатам. В разгар очередного спора об искусстве Дик и девушка оказываются перед витриной магазина художественных изделий, где выставлена его картина, изображающая выезд батареи на огневые позиции. Перед витриной толпятся солдаты-артиллеристы. Они хвалят художника за то, что их тяжелый труд показан таким, каков он есть на самом деле. Для Дика это и есть подлинное признание, куда более весомое, чем статьи критиков из модернистских журналов. И это, конечно, мечта самого Киплинга - добиться признания от Томми Аткинса!

Но писатель показал не только сладкую минуту признания, но и горькую участь художника-бедняка, всеми забытого и лишенного возможности жить той солдатской походной жизнью, которая казалась ему неотъемлемой от его занятий искусством. Поэтому невозможно без волнения читать ту страницу романа, где ослепший Хелдар слышит на улице, как проходит мимо него воинская часть: он упивается стуком солдатских сапог, скрипом амуниции, запахом кожи и сукна, песней, которую ревут здоровые молодые глотки, - и здесь Киплинг тоже говорит правду о чувстве кровной связи своего героя с солдатами, с массой простых людей, обманутых, как и он, приносящих себя в жертву, как сделает это и он через несколько месяцев где-то в песках за Суэцем.

У Киплинга был талант находить в событиях обычной и даже внешне скучной жизни нечто волнующее, значительное, улавливать в обыкновенном человеке то большое и высокое, что делает его представителем человечества и что присуще вместе с тем каждому. Эта своеобразная поэзия прозы жизни особенно широко раскрылась в рассказах Киплинга, в той области его творчества, где он поистине неистощим как мастер. Среди них рассказ "Конференция держав", в котором выражены важные особенности общей поэзии Киплинга-художника.

В компанию молодых офицеров, собравшихся на лондонской квартире у лица, от имени которого ведется повествование, случайно попал приятель автора, писатель Кливер - "зодчий стиля и живописец слова", по ехидной характеристике Киплинга. Кливер, обитающий в мире отвлеченных представлений о жизни и людях Британской империи, потрясен суровой правдой жизни, которая раскрывается перед ним в беседе с молодыми офицерами. Между ним и этими тремя юнцами, уже прошедшими тяжкую школу войны в колониях, лежит такая пропасть, что они говорят на совершенно разных языках: Кливер не понимает их военного жаргона, в котором английские слова смешаны с индийскими и бирманскими и который все более удаляется от того изысканного стиля, какого придерживается Кливер. Он с изумлением слушает разговор молодых офицеров; он думал, что знает их, но все для него в них и в их рассказах - новость; однако на самом деле Кливер относится к ним с оскорбительным равнодушием, и Киплинг подчеркивает это, издеваясь над манерой выражаться, свойственной писателю: "Подобно многим англичанам, живущим безвыездно в метрополии, Кливер был искренне убежден, что штампованная газетная фраза, которую он процитировал, отражает истинный образ жизни военных, чей тяжелый труд позволял ему вести спокойную жизнь, полную разнообразных интересных занятий". Противопоставляя Кливеру трех молодых строителей и защитников империи, Киплинг стремится противопоставить безделью - труд, суровую правду о жизни, полной опасностей, правду о тех, за счет чьих лишений и крови Кливеры ведут свою изящную жизнь. Этот мотив противопоставления лжи о жизни и правды о ней проходит через многие рассказы Киплинга, и писатель всегда оказывается на стороне суровой правды. Иное дело, удается ли ему самому достичь ее, но он заявляет - и, вероятно, искренне - о своем стремлении к этому. Он пишет не так, как Кливер, и не о том, о чем пишет Кливер. В центре его внимания - подлинные жизненные ситуации, его язык - тот, на котором говорят простые люди, а не манерные почитатели английских декадентов.

Рассказы Киплинга - энциклопедия сюжетного опыта замечательных английских и американских рассказчиков XIX века. Среди них мы найдем "страшные" истории таинственного содержания, тем более захватывающие, что они разыгрываются в обычной обстановке ("Рикша-призрак"), - и, читая их, мы вспоминаем об Эдгаре По; новеллы-анекдоты, привлекательные не только своими оттенками юмора, но и четкостью образов ("Стрелы амура", "Ложный рассвет"), своеобразные рассказы-портреты в традиции старинного английского очерка ("Ресли из департамента иностранных дел"), психологические любовные новеллы ("За чертой"). Однако, говоря о следовании определенным традициям, нельзя забывать и то, что Киплинг выступал как рассказчик-новатор, не только в совершенстве владеющий искусством рассказа, но и открывающий в нем новые возможности, вводящий в обиход английской литературы новые пласты жизни. Это особенно чувствуется в десятках рассказов о жизни в Индии, о той "проклятой англо-индийской жизни" ("Отброшенный"), которую он знал лучше, чем жизнь метрополии, и к которой относился так же, как один из его любимых героев - солдат Малвени, вернувшийся в Индию после того, как он пожил в Англии, куда уехал, получив честно выслуженную отставку ("Подгулявшая команда"). Рассказы "В доме Судху", "За чертой", "Лиспет" и множество других свидетельствуют о том, с каким глубоким интересом изучал Киплинг жизнь народа Индии, стремился уловить своеобразие их характеров.

Изображение гуркхов, афганцев, бенгальцев, тамилов и других народностей в рассказах Киплинга не просто дань экзотике; Киплинг воссоздал живое разнообразие традиций, верований, характеров. Он уловил и показал в своих рассказах и гибельную кастовую рознь и социальные различия между индийской знатью, служащей метрополии, и задавленным, изнывающим от голода и непосильного труда простым людом индийских деревень и городов. Если Киплинг нередко говорит о народах Индии и Афганистана словами английских солдат, грубыми и жестокими, то от лица тех же персонажей он воздает должное смелости и непримиримой ненависти к захватчикам ("Пропавший легион", "В карауле"). Киплинг смело касался запретных тем любви, связывающей белого человека с индийской женщиной, чувства, ломающего расовые барьеры ("Без благословения церкви").

Новаторство Киплинга наиболее полно раскрывается в его рассказах о колониальной войне в Индии. В "Пропавшем легионе" Киплинг излагает характерную "пограничную" историю, - можно говорить о целом цикле пограничных рассказов писателя, где Восток и Запад не только сходятся в постоянных схватках и состязаются в храбрости, но и осуществляют взаимоотношения более мирным способом, обмениваясь не только ударами, конями, оружием и добычей, но и воззрениями: это история о погибшем полке мятежных сипаев, уничтоженных афганцами в пограничном районе, принятая на веру не только горцами, но и англо-индийскими солдатами, и она объединяет обе стороны в порыве своеобразного солдатского суеверия. Рассказ "Отброшенный" - психологический этюд, интересный не только как анализ событий, приведших заболевшего колониальной ностальгией юношу к самоубийству, но и раскрывающий взгляды его товарищей.

Особенно богаты и разнообразны рассказы из цикла "Три солдата". Надо помнить, что к тому времени, когда Киплинг избрал своими героями трех простых английских солдат и попытался в аспекте их восприятия рассказать о жизни в Индии, в английской литературе да и вообще во всей мировой литературе, кроме русской, никто не решался писать о простом человеке в солдатском мундире. Киплинг сделал это. Мало того - он показал, что его рядовые Малвени, Ортерис и Лиройд, несмотря на свое вполне демократическое происхождение, заслуживают не меньшего интереса, чем хваленые мушкетеры Дюма. Да, это именно простые солдаты, грубые, полные национальных и религиозных предрассудков, любители выпить, подчас жестокие; их руки в крови, на их совести - не одна человеческая жизнь. Но за грязью, наложенной на эти души казармой и нищетой, за всем страшным и кровавым, что внесла в них колониальная война, живет настоящее человеческое достоинство. Солдаты Киплинга - верные друзья, которые не оставят в беде товарища. Они хорошие солдаты не потому, что они самодовольные ремесленники войны, а потому, что в бою приходится выручать товарища, да и самому не зевать. Война для них труд, при помощи которого они вынуждены зарабатывать свой хлеб. Иногда они поднимаются до того, чтобы назвать свое существование "проклятой солдатской жизнью" ("Безумие рядового Ортериса"), осознать, что они - "пропащие пьяные томми", посланные умирать вдали от родины за интересы других, презираемых ими людей - тех, кто наживается на солдатской крови и страданиях. На большее, чем пьяный бунт, Ортерис не способен, и его побег, в котором ему был готов помочь и автор, чувствующий себя другом Ортериса, не состоялся. Но и те страницы, где изображен припадок Ортериса, вызывающий сочувствие автора и поданный так, что он выглядит как взрыв долго накапливавшегося протеста против униженности и обиды, звучали на общем фоне английской литературы того времени необычайно смело и вызывающе.

Иногда персонажи Киплинга, особенно в цикле "Три солдата", как это бывает в произведениях подлинно талантливых художников, как бы вырываются из-под власти автора и начинают жить собственной жизнью, говорить такие слова, каких читатель не услышит от их создателя: так, например, Малвени в рассказе о бойне в Театре Силвера ("В карауле") с отвращением говорит о себе и о своих товарищах - английских солдатах, опьяненных страшной резней, - как о мясниках.

В том аспекте, в котором показана в этой серии рассказов жизнь колоний, именно солдаты и немногие из офицеров, умеющих перешагнуть барьер, отделяющий их от рядовых (вроде старого капитана по прозвищу Крюк), оказываются подлинными людьми. Многочисленное общество карьеристов, чиновников и дельцов, которое охраняется штыками от ярости порабощенного населения, изображено через восприятие рядового как толпа надменных и бесполезных существ, занятая своими непонятными и, с солдатской точки зрения, ненужными делами, вызывающая в солдате презрение и насмешку. Есть и исключения - Стрикленд, "строитель империи", идеальный персонаж Киплинга ("Саис мисс Йол"), но и он бледен рядом с полнокровными образами солдат. К хозяевам страны - народам Индии - солдаты относятся свирепо, если сталкиваются с ними на поле боя, - впрочем, они готовы с уважением отозваться о храбрости индийских и афганских воинов и с полным уважением - об индийских солдатах и офицерах, несущих службу рядом с "красномундирниками" - солдатами из английских частей. Труд крестьянина или кули, надрывающегося на строительстве мостов, железных дорог и прочих благ цивилизации, внедряемых в индийскую жизнь, вызывает в них сочувствие и понимание, - ведь и они были когда-то людьми труда. Киплинг не скрывает расовых предрассудков своих героев - на то они простые, полуграмотные ребята. Он говорит о них не без иронии, подчеркивая, в какой мере солдаты повторяют в таких случаях чужие, не всегда понятные им слова и мнения, в какой мере они пришлые варвары, не понимающие сложного мира Азии, окружающей их. Неоднократные похвалы, произносимые героями Киплинга по поводу мужества индийских народов, отстаивающих свою независимость, воскрешают в памяти некоторые стихи Киплинга, в частности - его стихи о мужестве суданских борцов за свободу, написанные тем же солдатским сленгом, на котором разговаривают три солдата.

А рядом с рассказами о нелегкой солдатской жизни мы находим тонкие и поэтичные образцы анималистского рассказа ("Рикки-Тикки-Тави"), привлекающие описанием жизни индийской фауны, или рассказов о старых и новых машинах и об их роли в жизни людей - "007", ода паровозу, в которой нашлось место и для теплых слов о тех, кто их ведет; они похожи на трех солдат по своим привычкам, да и по манере выражаться. И какой жалкой и ничтожной выглядит рядом с их жизнью, полной труда и опасностей, жизнь английских чиновников, офицеров высшего ранга, богачей, вельмож, детали которой изображены в рассказах "Стрелы Амура", "На краю пропасти". Сложен и богат мир рассказов Киплинга, и в них особенно ярко блещет его талант художника, знающего жизнь и любящего писать только о том, что он хорошо знает.

Особое место в рассказах Киплинга занимает проблема рассказчика - того "я", от лица которого идет речь. Иногда этот "я" неуловим, его заслоняет другой рассказчик, которому предоставлено слово автором, произнесшим только некий зачин, предисловие. Чаще всего это сам Киплинг, участник повседневных событий, происходящих в британских поселениях и военных постах, свой человек и в офицерском собрании и в компании простых солдат, ценящих его за сердечность и простоту обращения. Лишь изредка это не двойник Киплинга, а кто-нибудь другой, но это обязательно бывалый человек, обладающий скептическим и вместе с тем стоическим мировоззрением, гордящийся своей объективностью (на поверку она далеко не безупречна), своей неусыпной наблюдательностью, своей готовностью прийти на помощь и, если это необходимо, даже помочь дезертировать рядовому Ортерису, которому уже невмоготу стал красный мундир.

Можно было бы найти и еще немало примеров правдивости таланта Киплинга, пробивающейся сквозь его характерную манеру лаконичного натуралистического письма.

Еще одна сторона таланта Киплинга - его глубокая оригинальность, способность делать замечательные художественные открытия. Конечно, эта способность открывать новое сказалась уже в том, что героями Киплинга стали простые солдаты и чиновники, в которых никто до него не видел героев. Но подлинным открытием была жизнь Востока, поэтом которого стал Киплинг. Кто же до Киплинга из писателей Запада ощутил и поведал о красках, запахах, звуках жизни древних городов Индии, их базарах, их дворцах, об участи голодающего и все же гордого индийца, о его поверьях и обычаях, о природе его страны? Все это было рассказано одним из тех, кто считал себя "несущим бремя белого человека", но интонация превосходства нередко уступала место интонации восхищения и уважения. Без этого не были бы написаны такие жемчужины поэзии Киплинга, как "Мандалей" и многие другие. Без этого художественного открытия Востока не было бы и чудесных "Книг Джунглей".

Спору нет, и во многих местах "Книг Джунглей" прорывается идеология Киплинга - достаточно вспомнить о его песне "Закон Джунглей", звучащей скорее как скаутский гимн, чем как хор вольных голосов населения джунглей, и добрый медведь Балу говорит иногда совершенно в духе тех наставников, которые воспитывали будущих офицеров ее величества из кадетов той военной школы, где обучались "Стоки и компания". Но, перекрывая эти ноты и тенденции, властно звучит в "Книгах Джунглей" и другой голос, голос индийского фольклора и - шире - фольклора древнего Востока, мелодии народной сказки, подхваченные и по-своему осмысленные Киплингом.

Без этого могучего влияния индийской, восточной стихии на английского писателя не могло быть "Книг Джунглей", а без них не было бы мировой славы Киплинга. Мы по существу должны оценить, чем обязан Киплинг стране, где он родился. "Книги Джунглей" - еще одно напоминание о той неразрывной связи культур Запада и Востока, которая всегда обогащала обе взаимодействующие стороны. Куда девается лаконичность Киплинга, натуралистическая описательность? В этих книгах - особенно в первой - все светится красками и звуками большой поэзии, в которой народная основа в соединении с талантом мастера создали неповторимый художественный эффект. Вот почему поэтическая проза этих книг неразрывно связана с теми стихотворными отрывками, которые так органически дополняют отдельные главы "Книг Джунглей".

Все меняется в "Книгах Джунглей". Героем их становится не хищник Шер Хан, ненавидимый всем миром животных и птиц, а мальчик Маугли, умудренный опытом большой волчьей семьи и своими добрыми друзьями - медведем и мудрым змеем Каа. Борьба с Шер Ханом и его поражение - поражение Сильного и Одинокого, казалось бы, любимого героя Киплинга - становится центром композиции первой "Книги Джунглей". Маленький храбрый мангуст Рикки, защитник дома Большого Человека и его семьи, торжествует над могучей коброй. Мудрость народной сказки заставляет Киплинга принять закон победы добра над силой, если эта сила - зло. Чем бы ни сближались "Книги Джунглей" с воззрениями Киплинга-империалиста, они расходятся с этими воззрениями чаще, чем выражают их. И это тоже проявление таланта художника - уметь подчиниться высшему закону художественности, воплощенному в народной сказочной традиции, если уж становишься ее последователем и учеником, как стал им на время Киплинг - автор "Книг Джунглей".

В "Джунглях" Киплинг начал вырабатывать ту удивительную манеру говорить с детьми, шедевром которой стали его поздние "Сказки просто так". Разговор о таланте Киплинга был бы неполон, если бы он не был упомянут как замечательный детский писатель, умеющий говорить со своей аудиторией уверенным тоном рассказчика, который уважает своих слушателей и знает, что ведет их навстречу интересам и волнующим событиям.

x x x

Редьярд Киплинг умер более тридцати лет тому назад6. Он не дожил до краха колониальной Британской империи, хотя предчувствие этого и томило его еще в 1890-х годах. Все чаще упоминают газеты о государствах, в которых спускается старый "Юнион Джек" - британский королевский флаг; все чаще мелькают кадры и фото, на которых изображается, как Томми Аткинсы навсегда уходят с чужих территорий; все чаще свергают на площадях ныне свободных государств Азии и Африки конные монументы старых британских вояк, некогда заливавших эти страны кровью. Образно выражаясь, свергнут и монумент Киплинга. Но жив талант Киплинга. И он сказывается не только в творчестве Д. Конрада, Р. Л. Стивенсона, Д. Лондона, Э. Хемингуэя, С. Моэма, но и в произведениях некоторых советских писателей.

Советские школьники в 20-х годах учили наизусть поэму молодого Н. Тихонова "Сами", в которой чувствуется влияние лексики и метрики Киплинга, поэму, предрекавшую всемирное торжество идей Ленина. Рассказы Н. Тихонова об Индии содержат в себе своеобразную полемику с Киплингом. Широко известно стихотворение "Заповедь" в переводе М. Лозинского, прославляющее мужество и доблесть человека и часто исполняющееся чтецами с эстрады.

Кто не вспоминал Киплинга, читая "Двенадцать баллад" Н. Тихонова, и не потому, что поэта можно было бы упрекнуть в подражании ритмическим особенностям стихов Киплинга. Тут было нечто иное, гораздо более сложное. И разве не напомнят о Киплинге некоторые из лучших стихотворений К. Симонова, кстати, прекрасно переведшего стихотворение Киплинга "Вампир"? Есть нечто позволяющее говорить, что наши поэты не прошли мимо большого творческого опыта, заложенного в томиках его стихов. Это стремление быть поэтом современности, острое чувство времени, ощущение романтики текущего дня, которое сильнее, чем у других западноевропейских поэтов на рубеже веков, было выражено у Киплинга в стихотворении "Королева".

В этом стихотворении (перевод А. Оношкович-Яцына) выражено своеобразное поэтическое кредо Киплинга. Королева - это Романтика; поэты всех времен жалуются, что она ушла со вчерашним днем - с кремневой стрелой, а потом с рыцарскими латами, а потом - с последним парусником и последней каретой. "Ее мы видели вчера", - твердит поэт-романтик, отворачиваясь от современности.

Между тем романтика, говорит Киплинг, ведет очередной поезд, и ведет его точно по расписанию, и это и есть новая романтика машины и пространства, которыми овладел человек: один из аспектов современной романтики. Поэт не успел добавить к этому стихотворению слов о романтике самолета, о романтике космонавтики, о всей той романтике, которой дышит наша современная поэзия. Но наша романтика послушна иным чувствам, до которых Киплингу подняться невозможно, ибо был он подлинным и талантливым певцом уходящего старого мира, лишь смутно улавливавшим гул приближавшихся великих событий, в которых рухнула его империя и в которых падет и весь мир насилия и лжи, именуемый капиталистическим обществом.

Р. Самарин

Примечания.

1. Куприн А. И. Собр. соч.: В 6 т. М.: 1958. Т. VI. С. 609

2. Горький М. Собр. соч.: В 30 т. М.: 1953. Т. 24. С. 66.

3. Луначарский А. История западноевропейской литературы в ее важнейших моментах. М.: Госиздат. 1924. Ч. II. С. 224.

4. Горький М. Указ соч.: С. 155.

5. См. Бунин И. А. Собр. соч.: В 9 т. М.: Худож. лит. 1967. Т. 9. С. 394.

6. Статья написана в конце 60-х годов.

История повседневности сегодня является очень популярным направлением исторического и вообще гуманитарного знания. Как отдельная отрасль исторического знания была обозначена относительно недавно. Хотя основные сюжеты истории повседневности, такие как быт, одежда, труд, отдых, обычаи, в отдельных аспектах изучались давно, в настоящее время в исторической науке отмечается небывалый интерес к проблемам повседневности. Повседневность является предметом целого комплекса научных дисциплин: социологии, психологии, психиатрии, лингвистики, теории искусства, теории литературы и, наконец, философии. Эта тема часто доминирует в философских трактатах и научных исследованиях, авторы которых обращаются к определенным аспектам жизни, истории, культуры и политики.

История повседневности - отрасль исторического знания, предметом изучения которой является сфера человеческой обыденности в ее историко-культурных, политико-событийных, этнических и конфессиональных контекстах. В центре внимания истории повседневности, по мнению современной исследовательницы Н. Л. Пушкарёвой, реальность, которая интерпретируется людьми и имеет для них субъективную значимость в качестве цельного жизненного мира, комплексное исследование этой реальности (жизненного мира) людей разных социальных слоев, их поведения и эмоциональных реакций на события.

Зародилась история повседневности ещё в середине XIX века, а как самостоятельная отрасль изучения прошлого в гуманитарных науках возникла в конце 60-х гг. XX в. В эти годы произошёл интерес к исследованиям, связанным с изучением человека, и в связи с этим немецкие ученые первыми начинают заниматься историей повседневности. Прозвучал лозунг: "От изучения государственной политики и анализа глобальных общественных структур и процессов обратимся к маленьким жизненным миркам, к повседневной жизни обыкновенных людей". Возникло направление "история повседневности" или "история снизу".

Так же можно отметить, что всплеск интереса к изучению повседневности совпал и с так называемым "антропологическим переворотом" в философии. М. Вебер, Э. Гуссерль, С. Кьеркегор, Ф. Ницше, М. Хайдеггер, А. Шопенгауэр и другие доказали, что описать многие явления человеческого мира и природы невозможно, оставаясь на позициях классического рационализма. Впервые философы обратили внимание на внутренние взаимосвязи между разнообразными сферами жизнедеятельности человека, которые обеспечивают развитие общества, его целостность и неповторимость на каждом временном этапе. Отсюда все большую значимость приобретают исследования многообразия сознания, внутреннего опыта переживаний, различных форм повседневной жизни.

Нас интересует, что понимали и понимают под повседневностью и как интерпретируют ее ученые?

Для этого имеет смысл назвать наиболее крупных немецких историков повседневности. Классиком в этой области считается историк-социолог Норберт Элиас с его работами "О понятии повседневности", "О процессе цивилизации", "Придворное общество". Н. Элиас говорит о том, что человек в процессе жизни впитывает в себя общественные нормы поведения, мышления и в результате они становятся психическим обликом его личности, а так же, что как форма человеческого поведения изменяется в ходе общественного развития.

Так же Элиас пытался дать определение "истории повседневности". Он отмечал, что нет точного, четкого определения повседневности, но он пытался дать определенное понятие через противопоставление не-повседневности. Для этого он составлял списки некоторых способов применения этого понятия, которые встречаются в научной литературе. Итогом его работы был вывод, что в начале 80-х гг. история повседневности - это пока что "ни рыба, ни мясо".

Ещё одним ученым, работавшим в этом направлении, был Эдмунд Гуссерль, философ, который сформировал новое отношение к "обыденному". Он стал основателем феноменологического и герменевтического подходов в изучении повседневности и первым обратил внимание на значимость "сферы человеческой обыденности", повседневности, которую называл "жизненным миром". Именно его подход был импульсом для учёных других областей гуманитарной науки к изучению проблемы определения повседневности.

Среди последователей Гуссерля можно обратить внимание на Альфреда Шюца, который предложил сосредоточиться на анализе "мира человеческой непосредственности", т.е. на тех чувствах, фантазиях, желаниях, сомнениях и реакциях на непосредственные частные события.

С точки зрения социальной феминологии Шюц определяет, повседневность, как "сферу человеческого опыта, характеризующуюся особой формой восприятия и осмысления мира, возникающей на основе трудовой деятельности, обладающая рядом характеристик, среди которых уверенность в объективности и самоочевидности мира и социальных взаимодействий, что, собственно, и есть естественная установка".

Таким образом, последователи социальной феминологии приходят к выводу, что повседневность - это та, сфера человеческого опыта, ориентаций и действий, благодаря которой человек осуществляет планы, дела и интересы.

Следующим шагом к выделению повседневности в отрасль науки было появление в 60-е годы XX века модернистских социологических концепций. Например, теории П. Бергера и Т. Лукмана. Особенность их взглядов заключалась в том, что они призывали изучать "встречи людей лицом к лицу", полагая, что такие встречи" (социальные взаимодействия) есть "основное содержание обыденной жизни".

В дальнейшем в рамках социологии стали появляться и другие теории, авторы, которых пытались дать анализ повседневности. Таким образом, это привело к её превращению в самостоятельное направление в науках об обществе. Это изменение, конечно же, отразилось и на исторических науках.

Огромный вклад в изучение повседневности представители школы "Анналов" - Марк Блок, Люсьен Февр и Фернан Бродель. "Анналы" в 30-х гг. XX в. обратились к исследованию человека-труженика, предметом их изучения становится "история масс" в противовес "истории звезд", история, видимая не "сверху", а "снизу". По мысли Н. Л. Пушкарёвой, они предложили видеть в реконструкции "повседневного" элемент воссоздания истории и её целостности. Они изучали особенности сознания не выдающихся исторических личностей, а массового "безмолвствующего большинства" и его влияние на развитие истории и общества. Представители этого направления исследовали и ментальность обычных людей, их переживания, и материальную сторону повседневности. А. Я. Гуревич отмечал, что эту задачу успешно выполняли их сторонники и продолжатели, группировавшиеся вокруг созданного в 1950-е журнала "Анналы". История повседневности выступала в их трудах частью макроконтекста жизни прошлого.

Представитель этого направления, Марк Блок обращается к истории культуры, общественной психологии и изучает ее, исходя не из анализа мысли отдельных индивидуумов, а в непосредственно массовых проявлениях. В центре внимания историка стоит человек. Блок спешит уточнить: "не человек, но люди - люди, организованные в классы, общественные группы. В поле зрения Блока - типические, преимущественно массовидные явления, в которых можно обнаружить повторяемость".

Одной из главных идей Блока заключалась в том, что исследование историка начинается не со сбора материала, а с постановки проблемы и вопросов к источнику. Он считал, что "историк путём анализа терминологии и лексики сохранившихся письменных источников способен заставить сказать эти памятники гораздо больше".

Изучением проблемы повседневности занимался французский историк Фернан Бродель. Он писал о том, что можно познать повседневность через материальную жизнь - "это люди и вещи, вещи и люди". Единственным способом ощутить повседневное существование человека это изучить вещи - пищу, жилища, одежду, предметы роскоши, орудия, денежные средства, планы деревень и городов - словом все, что служит человеку.

Продолжавшие "линию Броделя" французские историки второго поколения Школы "Анналов" скрупулезно изучали взаимосвязи между образом жизни людей и их ментальностями, бытовой социальной психологией. Использование броделевского подхода в историографиях ряда стран Центральной Европы (Польши, Венгрии, Австрии) начавшись в середине - второй половине 70-х, осмыслялось как интегративный метод познания человека в истории и "духа времени". По мнению Н. Л. Пушкарёвой, оно получило наибольшее признание у медиевистов и специалистов по истории раннего Нового времени и в меньшей степени практикуется специалистами, изучающими недавнее прошлое или современность.

Другой подход в понимании истории повседневности возник и по сей день превалирует в германской и итальянской историографии.

В лице германской истории повседневности впервые была сделана попытка определить историю повседневности как своего рода новую исследовательскую программу. Об этом свидетельствует вышедшая в конце 1980-х годов в Германии книга "История повседневности. Реконструкция исторического опыта и образа жизни".

По мнению С. В. Оболенской, германские исследователи призывали заняться изучением "микроисторий" рядовых, обычных, незаметных людей. Они считали, что важным детальное описание всех нищих и обездоленных, а так же их душевных переживаний. Например, одной из наиболее распространённых тем исследований, является жизнь рабочих и рабочее движение, а также рабочие семьи.

Обширную часть истории повседневности составляет исследование повседневности женщин. В Германии выходит множество работ, посвященных женскому вопросу, женскому труду, роли женщин в общественной жизни в разные исторические эпохи. Здесь создан центр исследований по женскому вопросу. Особое внимание уделяется жизни женщин в послевоенный период.

Помимо германских "историков повседневности", к толкованию ее как синонима "микроистории" оказался склонен ряд исследователей в Италии. В 1970-е небольшая группа таких ученых (К. Гинзбург, Д. Леви и др.) сплотилась вокруг созданного ими журнала, начав издание научной серии "Микроистория". Эти ученые сделали достойным внимания науки не только распространенное, но и единственное, случайное и частное в истории, будь то индивид, событие или происшествие. Исследование случайного - доказывали сторонники микроисторического подхода - должно стать отправным пунктом для работы по воссозданию множественных и гибких социальных идентичностей, которые возникают и разрушаются в процессе функционирования сети взаимоотношений (конкуренции, солидарности, объединения и т.д.). Тем самым они стремились понять взаимосвязь между индивидуальной рациональностью и коллективной идентичностью.

Германо-итальянская школа микроисториков в 1980-90-е расширилась. Ее пополнили американские исследователи прошлого, которые чуть позже примкнули к исследованиям истории ментальностей и разгадыванию символов и смыслов повседневной жизни.

Общим для двух подходов в изучении истории повседневности - и намеченного Ф. Броделем, и микроисториками - было новое понимание прошлого как "истории снизу" или "изнутри", давшее голос "маленькому человеку", жертве модернизационных процессов: как необычному, так и самому рядовому. Два подхода в исследованиях повседневности объединяет также связь с другими науками (социологией, психологией и этнологией). Они в равной мере внесли вклад в признание того, что человек прошлого не похож не человека сегодняшнего дня, они в равной мере они признают, что исследование этой "непохожести" есть путь к постижению механизма социопсихологических изменений. В мировой науке продолжают сосуществовать оба понимания истории повседневности - и как реконструирующей ментальный макроконтекст событийной истории, и как реализации приемов микроисторического анализа.

В конце 80-х - начале 90-х годов XX века, вслед за западной и в отечественной исторической науке наблюдается всплеск интереса к повседневности. Появляются первые работы, где упоминается повседневность. Печатается серия статей в альманахе "Одиссей", где предпринята попытка теоретического осмысления повседневности. Это статьи Г. С. Кнабе, А. Я. Гуревича, Г. И. Зверевой.

Немалый вклад в развитие истории повседневности внесла Н. Л. Пушкарёва. Основной результат исследовательской работы Пушкаревой - признание направления гендерных исследований и истории женщин (исторической феминологии) в отечественном гуманитарном знании.

Большинство написанных Пушкаревой Н. Л. книг и статей посвящено истории женщин России и Европы. Ассоциацией американских славистов книга Пушкаревой Н. Л. рекомендована как учебное пособие в университетах США. Работы Н. Л. Пушкаревой имеют высокий индекс цитирования среди историков, социологов, психологов, культурологов.

Трудами этой исследовательницы выявлен и всесторонне проанализирован широкий спектр проблем "истории женщин" как в допетровской России (Х - ХVII вв.), так и в России XVIII - начала XIX века.

Н. Л. Пушкарева уделяет непосредственное внимание изучению вопросов частной жизни и повседневного быта представительниц различных сословий российского общества XVIII - начала XIX века, в том числе и дворянского. Ею установлены наряду с универсальными чертами "женского этоса" специфические отличия, например, в воспитании и образе жизни провинциальных и столичных дворянок. Придавая особое значение при изучении эмоционального мира русских женщин соотношению "общего" и "индивидуального", Н. Л. Пушкарева подчеркивает важность перехода "к исследованию частной жизни как к истории конкретных лиц, подчас вовсе не именитых и не исключительных. Этот подход дает возможность "познакомиться" с ними через литературу, делопроизводственные документы, переписку.

Последнее десятилетие продемонстрировало растущий интерес российских историков к повседневной истории. Формируются основные направления научного поиска, под новым углом зрения анализируются хорошо известные источники, вводятся в научный оборот новые документы. По мнению М. М. Крома, в России история повседневности переживает сейчас настоящий бум. В качестве примера можно привести выходящую в издательстве "Молодая гвардия" серию "Живая история. Повседневная жизнь человечества". Наряду с переводными работами в этой серии изданы книги А. И. Бегуновой, Е. В. Романенко, Е. В. Лаврентьевой, С. Д. Охлябинина и других российских авторов. Многие исследования основаны на мемуарной литературе и архивных источниках, в них детально описаны быт и нравы героев повествования.

Выход на принципиально новый научный уровень в изучении повседневной истории России, который давно востребован исследователями и читателями, связан с активизацией работы по подготовке и публикации документальных сборников, мемуарной литературы, переизданием ранее опубликованных работ с подробными научными комментариями и справочным аппаратом.

Сегодня можно говорить о формировании отдельных направлений в изучении повседневной истории России - это изучение повседневности периода империи (XVIII - начало XX в), российского дворянства, крестьян, горожан, офицеров, студенчества, духовного сословия т.д.

В 1990-х - начале 2000-х гг. научная проблема "повседневная Россия" постепенно осваивается историками вузов, которые начали использовать новые знания в процессе преподавания исторических дисциплин. Историки МГУ им. М. В. Ломоносова даже подготовили учебное пособие "Российская повседневность: от истоков до середины XIX века", которое, по мнению авторов, "позволяет дополнить, расширить и углубить знания о реальной жизни людей в России". Разделы 4-5 этого издания посвящены повседневной жизни российского общества XVIII - первой половины XIX в. и охватывают довольно широкий спектр вопросов практически всех слоев населения: от городских низов до светского общества империи. Нельзя не согласиться с рекомендацией авторов использовать это издание как дополнение к уже имеющимся учебникам, что позволит расширить представление о мире русской жизни.

Перспективы изучения исторического прошлого России в ракурсе повседневности очевидны и многообещающи. Свидетельством этому является исследовательская активность историков, филологов, социологов, культурологов, этнологов. В силу своей "всемирной отзывчивости" повседневность признается сферой междисциплинарных исследований, но вместе с тем требует методологической точности в подходах к проблеме. Как заметил культуролог И. А. Манкевич, "в пространстве повседневности сходятся "линии жизни" всех сфер человеческого бытия…, повседневность - это "наше все вперемежку с совсем не нашим…"



Противоречия между абстрактностью общих законов науки (в том числе истории) и конкретной жизни обычных людей послужило основанием для поисков новых подходов в историческом познании. История отображает общее, отвлекаясь от частностей, обращая внимание на законы и общие тенденции развития. Простому человеку с его конкретными обстоятельствами и подробностями жизни, с особенностями его восприятия и переживания мира не оставалось места, он отсутствовал. Из поля зрения ученых-историков выпадала индивидуализированная повседневная жизнь человека, сфера его переживаний, конкретно-исторические аспекты его бытия.

Историки обратились к исследованию повседневности как одному из возможных путей разрешения названного выше противоречия. Ситуация, сложившаяся в настоящее время в истории, также способствует этому.

Современная историческая наука переживает глубокую внутреннюю трансформацию, которая проявляется в смене интеллектуальных ориентаций, исследовательских парадигм, самого языка истории. Сегодняшняя ситуация в историческом познании все чаще характеризуется как постмодернистская. Пережив «наступление структурализма», который стал «новым сциентизмом» в 60-е годы, «лингвистический поворот» или «семиотический взрыв» в 80-е годы ХХ века, историография не могла не испытать на себе воздействия постмодернистской парадигмы, которая распространила свое влияние на все сферы гуманитарного знания. Ситуация кризиса, пик которой западная историческая наука переживала в 70-е годы XX в., отечественная наука испытывает именно сегодня.

Пересмотру подвергаются и само понятие «исторической реальности», а с ним и собственная идентичность историка, его профессиональный суверенитет, критерии достоверности источника (размываются границы между фактом и вымыслом), вера в возможность исторического познания и стремление к объективной истине. Пытаясь разрешить кризис, историки разрабатывают новые подходы и новые идеи, в том числе, обращаются к категории «повседневность» как к одному из вариантов выхода из кризиса.

Современная историческая наука выявила пути, позволяющие приблизиться к пониманию исторического прошлого через его субъекта и носителя - самого человека. Всесторонний анализ материальных и социальных форм повседневного существования человека - его жизненного микромира, стереотипов его мышления и поведения - рассматривается как один из возможных в этом отношении подходов.

В конце 80-х - начале 90-х годов XX века, вслед за западной и в отечественной исторической науке наблюдается всплеск интереса к повседневности. Появляются первые работы, где упоминается повседневность. Печатается серия статей в альманахе «Одиссей», где предпринята попытка теоретического осмысления повседневности. Это статьи Г.С. Кнабе , А.Я. Гуревича , Г.И. Зверевой . Интересы также рассуждения С.В. Оболенской в статье «Некто Йозеф Шефер, солдат гитлеровского вермахта» о методах изучения истории повседневности на примере рассмотрения индивидуальной биографии некоего Йозефа Шефера. Удачной попыткой комплексного описания повседневной жизни населения в Веймарской республике является вышедшая в 1990 году работа И.Я. Биска . Используя обширную и разнообразную источниковую базу, он достаточно полно описал повседневную жизнь различных слоев населения Германии Веймарского периода: социально-экономический быт, нравы, духовную атмосферу. Он приводит убедительные данные, конкретные примеры, описывает питание, одежду, жилищные условия и т.д. Если в статьях Г.С. Кнабе, А.Я. Гуревича, Г.И. Зверевой дается теоретическое осмысление понятию «повседневность», то статьи С.В. Оболенской и монография И.Я. Биска - это исторические работы, где авторы на конкретных примерах пытаются описать и определить что есть «повседневная жизнь».

Начавшийся было поворот внимания отечественных историков к изучению повседневности в последние годы уменьшился, так как не хватает источников и серьезного теоретического осмысления этой проблемы. Следует помнить о том, что нельзя не учитывать опыт западной историографии - Англии, Франции, Италии и, конечно, Германии.

В 60-70-е гг. XX в. возник интерес к исследованиям, связанным с изучением человека, и в связи с этим немецкие ученые первыми начинают заниматься историей повседневности. Прозвучал лозунг: «От изучения государственной политики и анализа глобальных общественных структур и процессов обратимся к маленьким жизненным миркам, к повседневной жизни обыкновенных людей» . Возникло направление «история повседневности» (Alltagsgeschichte) или «история снизу» (Geschichte von unten). Что же понимали и понимают под повседневностью? Как интерпретируют ее ученые?

Имеет смысл назвать наиболее крупных немецких историков повседневности. Классик в этой области, конечно, такой историк-социолог, как Норберт Элиас с его работами «О понятии повседневности» , «О процессе цивилизации» , «Придворное общество» ; Петер Боршайд и его работа «Разговоры об истории повседневности» . Хотелось бы обязательно назвать историка, занимающегося вопросами Нового времени, - Лутца Нейхаммера, который работает в университете г. Хагена, и очень рано, уже в 1980 г., в статье журнала «Историческая дидактика» («Geschichtsdidaktik»), исследовал историю повседневности. Эта статья называлась «Примечания к истории повседневности» . Известна его другая работа «Жизненный опыт и коллективное мышление. Практика «Oral History» .

А такой историк, как Клаус Тенфельд, занимается и теоретическими и практическими вопросами истории повседневности. Его работа теоретического плана называется «Трудности с повседневностью» и представляет собой критическую дискуссию повседневно-исторического течения с прекрасным списком литературы. Издание Клауса Бергмана и Рольфа Шеркера «История в повседневности - повседневность в истории» состоит из ряда работ теоретического плана. Также проблемой повседневности как теоретически, так и практически занимается доктор Пойкерт из Эссена, который издал ряд работ теоретического плана. Одна из них «Новая история повседневности и историческая антропология» . Известны следующие работы: Петер Штайнбах «Повседневная жизнь и история деревни» , Юрген Кокка «Классы или культуры? Прорывы и тупики в рабочей истории» , а также замечания Мартин Бросцат на работу Юргена Кокка , и ее интересная работа по проблемам истории повседневности в Третьем Рейхе. Есть также обобщающая работа Ю. Кусцински «История повседневности немецкого народа. 16001945» в пяти томах.

Такой труд как «История в повседневности - повседневность в истории» - это сборник работ различных авторов, посвященных повседневности. Рассматриваются следующие проблемы: повседневность рабочих и прислуги, архитектура как источник истории повседневности, историческое сознание в повседневности современности и т.д.

Очень важно отметить, что по проблеме истории повседневности была проведена в Берлине (3-6.10.1984) дискуссия, которая в заключительный день называлась «История снизу - история изнутри». И под этим названием под редакцией Юргена Кокка были изданы материалы дискуссии .

Выразителями новейших потребностей и тенденций в историческом познании в начале XX века стали представители школы «Анналов» - это Марк Блок, Люсьен Февр и, конечно, Фернан Бродель. «Анналы» в 30-х гг. XX в. обратились к исследованию человека-труженика, предметом их изучения становится «история масс» в противовес «истории звезд», история, видимая не «сверху», а «снизу». Разрабатывалась «география человека», история материальной культуры, историческая антропология, социальная психология и другие, остававшиеся до того в тени направления исторических исследований.

Марк Блок был озабочен проблемой противоречия между неизбежным схематизмом исторического познания и живой тканью реального исторического процесса. Его деятельность была направлена на разрешение этого противоречия. Он, в частности, подчеркивал, что в центре внимания историка должен быть человек, и тут же спешил поправить себя - не человек, а люди. В поле зрения Блока - типическое, преимущественно массовидные явления, в которых можно обнаружить повторяемость .

Сравнительно-типологический подход является важнейшим в историческом исследовании, но в истории регулярное проступает сквозь частное, индивидуальное. Генерализация сопряжена с упрощением, выпрямлением, живая ткань истории куда сложнее и противоречивее, поэтому Блок сопоставляет обобщенную характеристику того или иного исторического явления с ее вариантами, показывает в индивидуальном проявлении, тем самым обогащает исследование, делает его насыщенным конкретными вариантами. Так, М. Блок пишет, что картина феодализма не есть совокупность абстрагированных от живой действительности признаков: она приурочена к реальному пространству и историческому времени и опирается на свидетельства многочисленных источников.

Одна из методологических идей Блока заключалась в том, что исследование историка начинается вовсе не со сбора материала, как часто воображают, а с постановки проблемы, с разработки предварительного списка вопросов, которые исследователь желает задать источникам. Не довольствуясь тем, что обществу прошлого, скажем средневекового, заблагорассудилось сообщить о себе устами хронистов, философов, богословов, историк путем анализа терминологии и лексики сохранившихся письменных источников способен заставить сказать эти памятники гораздо больше. Мы ставим чужой культуре новые вопросы, каких она сама себе не ставила, мы ищем в ней ответы на эти вопросы, а чужая культура отвечает нам. При диалогической встрече культур, каждая из них сохраняет свою целостность, но они взаимно обогащаются. Историческое познание и есть такой диалог культур .

Изучение повседневности предполагает поиск фундаментальных структур в истории, задающих порядок человеческих действий. Этот поиск начинается с историков школы «Анналов». М. Блок понимал, что под покровом феноменов, понимаемых людьми, лежат потаенные пласты глубинной социальной структуры, которая и детерминирует изменения, происходящие на поверхности общественной жизни. Задача историка - заставить прошлое «проговориться», т. е. сказать то, чего оно не осознавало или не собиралось высказать.

Писать историю, в которой действуют живые люди - девиз Блока и его последователей. Коллективная психология привлекает их внимание еще и потому, что в ней выражается социально детерминированное поведение людей. Новый тогда для исторической науки вопрос - человеческая чувствительность. Нельзя претендовать на понимание людей, не зная как они себя чувствовали. Взрывы отчаяния и ярости, безрассудные поступки, внезапные душевные переломы - доставляют немало трудностей историкам, которые инстинктивно склонны реконструировать прошлое по схемам разума. М. Блок и Л. Февр в истории чувств и образа мышления видели свои «заповедные угодья» и увлеченно разрабатывали эти темы.

У М. Блока есть наметки теории «времени большой длительности», впоследствии разработанной Фернаном Броделем. Представители школы «Анналов» занимаются по- преимуществу временем большой протяженности, то есть они изучают структуры повседневности, очень медленно изменяющиеся во времени или вообще фактически не изменяющиеся. При этом изучение подобных структур является главнейшей задачей любого историка, так как они показывают сущность ежедневного бытия человека, стереотипы его мышления и поведения, регулирующие его повседневное существование.

Непосредственная тематизация проблемы повседневности в историческом познании, как правило, связывается с именем Фернана Броделя. Это вполне закономерно, ведь первая книга его знаменитого труда «Материальная экономика и капитализм ХУ-ХУШ вв.» так и именуется: «Структуры повседневности: возможное и невозможное». Он писал о том, как можно познать повседневность: « Материальная жизнь - это люди и вещи, вещи и люди. Изучить вещи - пищу, жилища, одежду, предметы роскоши, орудия, денежные средства, планы деревень и городов - словом все, что служит человеку - вот единственный способ ощутить его повседневное существование» . И условия повседневного существования, тот культурно-исторический контекст, на фоне которого разворачивается жизнь человека, его история, оказывают определяющее влияние на поступки и поведение людей.

Фернан Бродель писал о повседневности: «Исходным моментом для меня была, - подчеркивал он, - повседневность - та сторона жизни, в которую мы оказались вовлечены, даже не отдавая себе в том отчета, - привычка, или даже рутина, эти тысячи действий, протекающих и заканчивающихся как бы сами собой, выполнение которых не требует ничьего решения и которые происходят, по правде говоря, почти не затрагивая нашего сознания. Я полагаю, что человечество более чем на половину погружено в такого рода повседневность. Неисчислимые действия, передававшиеся по наследству, накапливающиеся без всякого порядка. Повторяющиеся до бесконечности, прежде чем мы пришли в этот мир, помогают нам жить - и одновременно подчиняют нас, многое решая за нас в течение нашего существования. Здесь мы имеем дело с побуждениями, импульсами, стереотипами, приемами и способами действия, а также различными типами обязательств, вынуждающих действовать, которые порой, причем чаще, чем это можно предполагать, восходят к самым незапамятным временам « .

Далее он пишет о том, что это древнее прошлое вливается в современность и ему хотелось увидеть самому и показать другим как это прошлое, едва замечаемая история - как бы слежавшаяся масса обыденных событий - за долгие века предшествующей истории вошло в плоть самих людей, для которых опыт и заблуждения прошлого стали обыденностью и повседневной необходимостью, ускользающей от внимания наблюдателей .

В работах Фернана Броделя содержатся философско-исторические размышления об отмеченной знаком рутины материальной жизни, о сложных переплетениях различных уровней исторической реальности, о диалектике времени и пространства. Читатель его произведений сталкивается с тремя разными планами, тремя уровнями, в которых одна и та же реальность схватывается по-разному, содержательные и пространственно-временные ее характеристики изменяются. Речь идет о быстротечном событийно-политическом времени на самом верхнем уровне, значительно более долговременных социально-экономических процессах на более глубоком, и почти вневременных природно-географических процессах на самом глубинном уровне. Причем различение этих трех уровней (фактически Ф. Бродель усматривает еще несколько уровней в каждом из этих трех) - это не искусственное рассечение живой реальности, а рассмотрение ее в разных преломлениях.

В самых нижних слоях исторической реальности как в морских глубинах господствуют постоянства, стабильные структуры, основными элементами которых являются человек, земля, космос. Время протекает здесь настолько медленно, что кажется почти неподвижным. На следующем уровне - уровне общества, цивилизации, уровне, который изучает социально-экономическая история, действует время средней длительности. Наконец, самый поверхностный слой истории: здесь события чередуются как волны в море. Они измеряются короткими хронологическими единицами - это политическая, дипломатическая и тому подобная «событийная» история.

Для Ф. Броделя сфера его личных интересов - это почти неподвижная история людей в их тесной взаимосвязи с землей, по которой они ходят, и которая их кормит; историю беспрерывно повторяющегося диалога человека с природой столь упорного, как если бы он был вне досягаемости для ущербов и ударов, наносимых временем. До сих пор одной из проблем исторического познания остается отношение к утверждению, что историю в целом можно понять только в сопоставлении ее с этим необозримым пространством почти неподвижной реальности, в выявлении долговременных процессов и явлений.

Так что же такое повседневность? Как ее можно определить? Попытки дать однозначное определение не имели успеха: повседневность используется некоторыми учеными как собирательное понятие для проявления всех форм частной жизни, другие понимают под этим ежедневные повторяющиеся действия так называемых «серых будней» или сферу естественного нерефлективного мышления. Немецкий социолог Норберт Элиас в 1978 году отмечал, что нет точного, четкого определения повседневности. То, как используется это понятие в социологии сегодня, включает в себя самую разнообразную шкалу оттенков, но и они остаются до сих пор не выявленными и непонятными для нас .

Н. Элиас предпринял попытку дать определение понятия «повседневность». Его давно интересовала эта тема. Иногда его самого причисляли к тем, кто занимался этой проблемой, так как в двух своих работах «Придворное общество» и «О процессе цивилизации» он рассматривал вопросы, которые легко могут быть классифицированы как проблемы повседневности. Но сам Н. Элиас не считал себя специалистом по повседневности и решил внести ясность в это понятие, когда его пригласили написать статью по этой теме. Норберт Элиас составил предварительные списки некоторых способов применения этого понятия, которые встречаются в научной литературе.